19 и 25 марта. Были трое из Академии. Начал их постановку. Студент из Крыма рассказывал еще 13 марта и сегодня продолжил о своей истории в мастерской Савинова. Савинов поставил натуру, ребята стали разыгрывать места, крымчаку досталось право выбирать первому. Он взял место, но следующий товарищ, не имея права передвигать мольберт с очерченного места, все же сдвинул его и загородил крымчаку холстом натуру. Тот стал протестовать. Тогда Савинов почему-то изменил позу натуры. Крымчак запротестовал и против этого. Произошло столкновение. Учащиеся поддержали Савинова. Крымчак был удален из мастерской. Сегодня он сказал, что идет речь о его исключении. Шиллинговский, зав. учебной частью, наотрез отказался выслушать объяснения крымчака. Александри выслушал его и дал понять, что помогать ему не намерен. Крымчака лишили стипендии (185 р. в месяц), на днях решат вопрос об его вышвыриваньи. Савинов в записке по начальству говорит о нем, что парень он — хороший; хорошо, мол, в нем даже и то, что он спорит, это значит, что он интересуется, имеет пытливый ум; он при этом талантлив, но, говорит Савинов, я его не хочу видеть в моей мастерской. Крымчак сказал мне: «Не так дорога мне стипендия, хотя я никогда не зарабатывал деньги искусством. Мне боязно, что, если вышвырнут меня, придется уехать из Ленинграда как раз теперь, когда я работаю с Вами. Из общежития меня тоже исключат!» Я сказал, что в этом деле не правы все, он лично — менее других. Он сейчас — бунтарь. Бунтом не возьмешь. Поймет нас — будет революционером. Савинов позорит себя своими поступками, особенно вторым. Крымчаку надо идти к Бродскому требовать защиты. Но надо решить: или ты подожмешь хвост, как выгнанная собака, или ты поймешь, что тяжело жить, не отомстив за обиду, не отплатив за удар двумя ударами, и будешь, как учит партия, бить врага на его территории, будешь бороться за свое право. Конституция дает право на учебу, а жирная сволочь лишает этого права. И решив бороться, коли Бродский не поддержит, иди хоть к т. Жданову, хоть в нарсуд, в прокуратуру и т.д., до т. Сталина, до ЦК партии, но не отступай. Крымчак, по его словам, бывший беспризорник из детдома. Оба его товарища сочувствуют, видать, ему, но помочь не могут, как и я. 25 марта, когда я продолжал их постановку, крымчак сказал, что он, до моего совета, ходил к Бродскому, но тот уехал в Москву.
Приблизительно 20 марта Коваленко приносил автопортрет. Работа прекрасная. Недочетов мало. Он говорил, что в тот день, когда на выставке пейзажа в горкоме был просмотр работ, к пейзажу Хапаева подошла компания администрантов. Пейзаж Хапаева привлек особенное их внимание. Рылов начал его разбирать и нашел, что это лучшая вещь на выставке. Окружающие с почтением слушали его похвалы пейзажу Хапаева. Тугой на ухо Хапаев стоял тут же, не понимая слов Рылова. Коваленко пояснил ему. Кто-то из толпы сказал Рылову: «Это филоновская школа. Он работает с Филоновым!» Рылов смутился, промолчал и вместе со всей братией перешел к оценке других работ.
«Я удивился, — сказал Коваленко, — что он дает такую хорошую оценку нашим работам!»
Я сказал, что наши вещи по мастерству и мы как мастера уважались нашими злейшими врагами. При клевете всех сортов — они, по отношению к нам, всегда признавали нашу силу профессионала. «Рылов, как вы сами видите, сперва высказался, а потом якобы узнал, что это наша работа. Вернее, он знал, что это наша работа, прежде чем стал оценивать ее! Работа Хапаева выше оценки Рылова — ему не понять ее по-настоящему. Его оценка случайна — такие слова могут вырваться, и сказавший их будет жалеть об этом. А если бы до оценки Рылова кто-либо громко сказал, что это наша вещь, Рылов, пожалуй, прошел бы мимо нее молча. Рылов тогда поступил бы честно, с моей точки зрения, если бы он оценил в этой вещи педагогический момент и превратил бы »похлопывание отеческой рукою по плечу молодого художника" в профессионально-педагогическую, политическую оценку. Нам похвала Рылова ненавистна, но выслушать ее от него, конечно, интересно".
Свободное копирование
