16 марта. Раза два Терентьев говорил мне, что профессор Академии Федоров хочет со мною повидаться. Я велел Терентьеву не заводить самому с Федоровым разговор обо мне, но т.к. Федоров просил Терентьева свести его со мною, я сказал, что Федорова не приму, видеться с ним нам незачем.
Сегодня вечером, часов в 8, Федоров сам, незваный, пришел ко мне. Его привела старушка няня семьи народовольцев: Вас[илия] Ив[ановича] Сухомлина, его умершей жены Анны Гальперин, мужа их дочери Аси — доктора Александра Филипченко. Эту няню я знаю лет 12.
Оказалось, как я узнал из возникшего между мною, Федоровым, женою и няней разговора, что няня нянчила детей Федорова. Он был женат на сестре В.И.Сухомлина, Колбасиной. Она его бросила: ушла с Виктором Черновым — «крестьянский министр» при Керенском.
Затем Федоров женился вторично; вторая жена также бросила его. У него хорошее лицо, почти красивое. Он сказал мне, что Бродский Ис[аак] Изр[аилевич] переманил его из Харькова, где он преподавал живопись и рисунок в основанном им харьковском техникуме. Много ли он профессорствовал в Академии, я не спросил, но ему было предъявлено обвинение в религиозности. Ему пришлось уйти. Его врагами были профессора Приселков, Карев, Наумов, Зайцев (этих людей я знаю). Бродский за него не заступился.
Когда его удалили, Бродский привел к нему на квартиру Круглова, парторга Академии. Войдя, Бродский указал Круглову на передний угол и сказал: «Видите! Икон нет! Дырок от гвоздей тоже нет». Федоров показал им свои иконы новгородского письма. По словам Федорова, он до сих пор имеет при Академии прекрасную квартиру. Бродский остался с ним в хороших отношениях.
Сейчас он работает на Музей революции, зарабатывает до 800—1000 р. в месяц. Чувствует себя спокойнее, чем в роли профессора.
Няня сказала, что его квартира «полна коврами», «прекрасные ковры!».
Т.к. Федоров закончил свою речь фразою, что его песня спета и ему остается терпеливо ждать смерти, и, сказав это, дал мне понять, что его интересует мое мнение, я сказал: «Тут дело не в том, что вы подтверждаете, что вы религиозны. Между профессорами имеются и такие. За это вас не стоило гнать из Академии. И вас, и других надо гнать оттуда за то, что вы не умеете преподавать и обманываете молодежь. На то, что ваша песня спета, можно смотреть и по-иному. Если вы бросили техникум Харькова, то педагогикой вы занимались, стало быть, для заработка. Спета ваша песня педагога — тем лучше для вас. Но поскольку вы желали когда-то в юности быть художником, вы и теперь можете им быть и взять в этом деле реванш. Педагог губил вас как художника — станьте только художником, и вместо могилы вам будет целью то, что вам мерещилось в молодости в карьере художника. Но стремиться создать наконец настоящую вещь, потеряв десятки лет, и добиться своего — значит перестать превращать искусство в средство хорошо пожить. Выбор: торговля или работа, работа, как говорят мастера, на себя, хотя бы сам черт ополчился на вас. Сделать вещь, желать ее сделать и бороться за это — равняет людей по возрасту. И в этом отношении вы можете стать молодым и требовать от себя сил на борьбу, вместо того чтобы ждать смерти. И силы и в вас, и в каждом художнике на это дело есть. Тому учит жизнь и история искусства. Связи с молодежью у вас нет, как она есть у меня по педагогике, иначе вы не бросили бы своих ребят в Харькове. А то, что вы их бросили, показывает, что вам плевать на их судьбу, была бы личная выгода. Вы были торговец педагогикой — станьте только художником».
Он осматривал мои вещи на стенах холодно и отчужденно. Не сказал о них ни слова. И я при этом молчал. Прощаясь, он звал меня к себе, я отказался. Он просил разрешить ему навещать меня, я тоже отказал. Он сказал мне, что добивался через Терентьева, своего бывшего ученика, свидания со мною (он называл Терентьева — Ферапонтовым), но ответа не получил. Живописью он начал заниматься, бросив карьеру сельского учителя по уговору друзей, увидавших в нем «талант». Он был почитатель Толстого.
Человек он, видать, очень интересный, но на изо-фронте и в отношении ко мне — волк в овечьей шкуре. Биография его, видать по отрывкам нашего 2—3-часового разговора, редкая для художника его направления.
Свободное копирование
