2 августа. Экономический обзор весны и лета. В начале апреля я решил, по ряду причин, не брать у жены денег в долг, перешел на сокращенный паек. Лишь не мог я себя урезать на чае и махорке, экономя для этого на хлебе.
С первых чисел апреля, когда мне становилось тяжеловато, ко мне стали приходить мои сестры, Дуня и Маня, то вместе, то по очереди. Они приносили хлеб дня на 3—4, иногда большую банку каши и непременно или молоко бутылки две, или 1/2 кило сырковой массы, раза два подсолнечное масло и раз 1/2 кило сливочного масла, чай и сахар; иногда вместо каши был винегрет. В кашу они клали свиное сало мелкими кусками. Я был удивлен, что они почувствовали мое затруднительное положение. Каждый раз, когда приходил их «красный обоз», я просил не делать этого больше, но дня через три они снова являлись с продуктами. Они говорили: «Не вечно же ты будешь без работы, перебьешься, заработаешь — отдашь!» Не помогали и мои угрозы, что, если это повторится, я все продукты принесу к ним обратно.
«Ну тогда возьми у нас в долг 50 р. Нас не затрудняет к тебе ездить — это нам прогулка!»
Так тянулось до мая. К 1 мая Петя Серебряков получил в Детском Селе работу. Моя жена вызвалась резать для него трафареты. Эту работу она передала мне, и уже со 2-го, коли не с 1 мая я в упор взялся резать трафареты. Некоторые из них — художественно тонкие и трудные, как кружева, например рисунок зайцев, собака, кошка, цветы; большинство — значительно проще; всего более 70 листов, по 10 и 5 р. лист. Весь май шла эта работа, и я заработал 554 р.
Ввиду этого я, под работу, снова стал брать у жены деньги в долг, намереваясь весь этот заработок отдать ей в счет моего ей долга. Тогда «красные обозы» понемногу прекратились, поскольку сестры увидели, что я имею работу, а я сказал им, что дочка-жена дает мне на жизнь. Деньги за эту работу я получил двумя выдачами: в конце мая и в июне. Все эти деньги я отдал своей ненаглядной жене, а она, поскольку я ей должен, наверное, около 2000 р., давала мне из них снова в долг. Твердая, как ноготь, мозоль на конце указательного пальца — результат резьбы по крепкому прессованному картону — еще сейчас осталась как маленькая память этой работы. С этими трафаретами жаль было расстаться — так они были хороши. Они, конечно, теперь все разлетелись под щетинною кистью маляров. Очевидно, совершенно неопытный в росписи стен человек пустил эти рисунки под трафарет; их надо было делать припорохом. Не сами оригиналы рисунка трафарета были хороши — это вульгарнейший немецкий модерн; именно потому, что эти пошлые рисунки превращались в трафарет, они становились действительно интересными. В росписи, на стенах возникает совершенно иное: немецкий модерн, годный для пивной царских времен. Оригиналы рисунков предназначены, однако, не для пивной, а для детдома. Оригиналы давал художник Красовский, и утверждала их женщина-педолог, тоже художница.
В конце мая или в начале июня жена сказала [вырезаны четыре строки] мое положение безвыходное, что работа не свалится мне с небес, и прибегла к этому обману, т.к. чуяла, что это поведет не к добру.
В половине апреля, затем в конце мая дочка упорно советовала мне, чтобы я обратился к партии и правительству с предложением устроить выставку моих работ; весь сбор с нее отдать в пользу МОПРа. Она бралась вести все хлопоты по этому делу. Несмотря на то что я еще в 1923 г. решил весь доход с моих выставок отдать в МОПР, а все свои работы подарить партии и государству, я ответил, что, в настоящем моем положении, хорошего из ее хлопот не будет. Наоборот: наше искреннее желание помочь чем можем борьбе за рабочее дело изо-изуверы — искусствоведы превратят в позорное клеймо мне же. Помимо искусствоведов это дело не проведешь: к Сталину или Димитрову нам с дочкой с этим предложением не дойти, а действовать через холуев типа Бескина и тому подобных черноcотенцев иcкуccтва, администрирующих Изо, — глупо. Кроме ненависти и отрицания, я от них ничего не жду. [Вырезаны четыре строки] ряд моих вещей, бывших для меня хорошими еще недавно, я уже перерос — их надо доводить. Когда я доведу их, я, несмотря ни на что, буду ими действовать при всех условиях. Мне дешево стоит, что эти вещи, даже полусырые для меня, бьют и сейчас чьи угодно вещи, — они еще несовершенны, с моей точки зрения, я их доведу, только бы мне не сдохнуть и не ослепнуть с голода — тем несокрушимее будет удар.
Однако дочка так сильно хотела помочь чем может рабочему делу, что несколько раз атаковала меня по этому вопросу, говоря, что она будет действовать через Коминтерн, через т. Димитрова. Из любви к ней я готов на это согласиться, но сейчас больше шансов на провал и позор, чем на успех.
С момента получки за трафареты я начал максимально экономить понемногу, стараясь опять перестать брать деньги у жены. Нет того дня, чтобы я не ждал какого-либо заработка, — заработка нет. По искусству мне заработать невозможно. Последний раз я взял у дочки 10 р. (15 июля) и своих в это время имел 3 р. 73 к. Стало быть, 15 июля у меня было 13 р. 78 к. Начиная с 16-го я из них истратил: сахар — 4 р. 10 к., брошюра Конституции — 15 к., бумага — 2 р., трамвай — 90 к., махорка — 70 к., дорога к дочке — 1 р. 68 к., спички — 15 к., остальное — на хлеб. 23 июля утром купил на 76 к. хлеба и остался с 1 к. на руках. Утром 24-го съел последний кусок хлеба, 23-го продал за 50 к. бутылку из-под молока и купил 1/2 кило хлеба. 27-го приехала ко мне в гости дочка — она угощала меня привезенными продуктами. 28-го проводил ее, за ее счет, на вокзал. 29-го продал 3 бутылки за 1 р. 15 к.
Хотя я ничего не говорил жене о своей экономии, она 29 июля прислала мне с Петею (она сейчас живет на даче в Ст[аром] Петергофе) 70 р. Она писала при этом, что считает более правильным, если все заработанные мною на трафаретах деньги пойдут на мое житье. Она же, при поддержке сыновей, обойдется и без этих, трафаретных, денег.
21 и 29-го приходила сестра, приносила чай, сахар, хлеб и сырковую массу. Еще 21-го она предлагала мне 50 р., но я отказался.
Когда 23 июля теща Чапыгина, живущая в нашем доме, уезжала на дачу, на родину Чапыгина (прощаясь со мной в коридоре), она просила меня посмотреть за рыжим котом, который около 5—6 лет живет у моей двери со стороны коридора. Я даю ему жилплощадь. Его питанием заведует теща Чапыгиных — Александра Алексеевна. 23-го она со слезами просила меня «не забывать Ваську!». К моему стыду, ничего, кроме хлеба, с тех пор я Ваське не мог предложить. Но Васька, по доброте Александры Алексеевны получавший почти все то, что кушает сам автор «Белого скита» и «Разина Степана», теперь, когда голоден, с жадностью ест хлеб.
Если бы подвернулась работа, взял бы любую. Но ходить искать работу — не буду. Коли прижмет нужда, я заложу пиджак и брюки, продам рваные стоптанные сапоги, как 32 года назад я на Фонтанке у рынка продал две свои рубахи, чтобы извернуться, за 1 р. 75 к.
Затем я продам свои книги. Лишь после этого я начну ходить за работой. До тех пор буду думать, что работа сама явится ко мне.
Но я буду искать работу не по искусству, вернее, что-либо другое, начиная с работы чернорабочего.
Свободное копирование
