К последним дням пребывания в Моде относится эпизод, так и оставшийся неразъясненным.
Я через день-два ездил в Константинополь; иногда меня экстренно вызывал Врангель либо в посольство, либо на "Лукулл". Все "армейские" учреждения готовились к отъезду, а некоторые постепенно ликвидировались - те, которые по недостатку средств для армии представлялось непосильным содержать. Подлежало упразднению и бюро печати. Пока оно с площади Туннеля переехало в драгоманат на посольском дворе, в мрачное облезлое здание, спрятавшееся в овраге посольской усадьбы.
Шел сентябрь месяц. Мои обязанности начальника бюро печати подходили к концу. Кончались и "Зарницы". Я начал хлопоты о визе в Софию, откуда собирался проехать в Берлин.
В один из моих приездов в драгоманат пришла молодая шатенка, одетая просто, но дорого, с безразличной одинаковой улыбкой, скорее некрасивая, но интересная, намазанная сверх загара, который пробивался сквозь косметику. Она имела манеры приличные, только иногда прорывалось нервозное резкое движение.
Пришла "наниматься", как она выразилась, просила места переписчицы. Такие просительницы в бюро являлись постоянно. Я объяснил, что бюро через месяц закрывается. Это ее ничуть не удивило, как будто она и сама знала, что мы свертываемся.
Спросила, нет ли у меня папирос. У меня их не было. Стала рыться в своем ручном дамском мешке, разгребая который, случайно вынула маленький браунинг, никелевый, с перламутровой ручкой. Положила даже мне его на стол. Я шутя спросил, умеет ли она с браунингом обращаться. Она небрежно ответила:
— Немного.
Из ее разговора я понял, что она была сестрой милосердия на французском фронте и что ее имя-отчество "Викторина Андреевна". Ее отец бельгиец, директор фабрики, мать полька, училась и росла она в Одессе.
Вдруг она в упор, собравшись с духом и сделав деловитое лицо, меня спросила:
— Вы не поехали бы в Россию?
Я оторопел - до того вопрос был неожидан. Я еще не сообразил, что ответить, как моя собеседница продолжала:
— Это будет для вас совсем безопасно, будьте уверены; вы получите полные гарантии.
Вступление было настолько стремительным и, как мне казалось тогда, нелепым, что я не рассердился, а засмеялся, замахав на нее руками.
Из дальнейшего разговора я понял, что она посредница и что со мной хочет повидаться "важное лицо", приехавшее из советской России.
Два месяца перед тем происходила крупная ликвидация англичанами советских организаций в Константинополе.
Я понял, что предложение поездки в Россию сделано с другой целью - вероятно, дабы иметь предлог свести меня с "лицом", приехавшим из советской России. "Лицо" скрывалось не в Константинополе, а где-то на Босфоре.
В эту минуту меня вызвали в посольство к Врангелю, и беседа прекратилась. Разговор меня заинтересовал. Собеседница казалась мне какой-то "смешной провокаторшей" с душой нараспашку. Могла сообщить много любопытного.
Не имея возможности продолжать разговор, я решил дальше разговаривать во всяком случае не в драгоманате, кишевшем народом и напоминавшем базар.
— Вот вам мой дачный адрес.
На листке блокнота, не имевшего штампа бюро печати, я написал свой адрес в Моде и передал даме.
Мы условились, что для дальнейших переговоров она явится ко мне в Моду на другой день вечером, а может быть, приедет туда даже с "лицом".
Свободное копирование
