Утром принесли чай с молоком. Крейсер делал 20 узлов в час. Он мог делать 28. На борту оказалось много других севастопольцев - человек сорок. Они сели поздно ночью. Крейсер вышел во втором часу ночи.
День чудный. Море тихое. Небо ясное. Солнце почти греет. За обедом, кроме хозяина-адмирала и нас, была англичанка, заведующая детским приютом лэди Пэджгот. Она скалила необыкновенные зубы. Адмирал почему-то спросил Тхоржевского, был ли он в Данциге. Подавали ростбиф с вареным картофелем, потом ростбиф с жареным картофелем, потом ростбиф пополам с ветчиной. После обеда смотрели иллюстрации.
В 4 часа сели пить чай. Увидел в иллюминатор берег. Спросил офицера, пившего с нами чай, всегда ли курс так близко от берега.
Он сказал:
— Да ведь мы в Босфоре!
Действительно, крейсер вошел в пролив. Мы совершили переход менее, чем в 15 часов. Все собрались на палубе.
Второй раз на протяжении полугода приходилось въезжать в проливы "беспризорным". Вечер был сказочный. Душа смирялась. "Кентавр" бороздил темно-синие волны, оставляя за собой длинную вспененную волну.
Когда подходили к Золотому Рогу, уже стемнело. На фоне раскаленного малинового небосклона Стамбул вырезался черными силуэтами, выкроенными точно из картона. В Босфоре из-за течения легко нагруженный "Кентавр" не рискнул повернуть. Мы для этого вышли в Мраморное море, вернулись и встали против Галаты.
На английской пристани я простился с А.В. Кри-вошеиным и И.И. Тхоржевским и пошел разыскивать Мусиных-Пушкиных. Зашел в бюро русской печати, где узнал об ультиматуме большевиков10. Пошел пешком через весь город к Мусиным-Пушкиным, потому что не было денег даже на трамвай. Бывшие при мне 150 тысяч крымских денег менялы отказывались менять. Отшагал верст пять, прошел Харбие и оказался на Панкальди-Хамам. Вот Таталва и улица Эшреф-эффенди. Толкнулся в один дом, потом в другой, наконец, позвонил в первый попавшийся подъезд.
Мне открыла барышня. Это была Елизавета Владимировна Мусина-Пушкина, младшая дочь В.В. Когда я ее последний раз видел, она была девочка со стрижеными волосами, была еще "Итой". Теперь передо мною стояла, улыбаясь от удивления, взрослая барышня с волосами, заволакивавшими голову.
Я заговорил с ней по-французски. Потом мы оба друг друга узнали и рассмялись. Она по лестнице побежала наверх и закричала:
— Папа, Николай Николаевич приехал!.. Наверху появилась фигура Владимира Владимировича с газетой в руке.
На лице - радость. Он подумал, что я приехал, как было условлено.
— Что за притча, а я сегодня получил ваше письмо, где вы пишете, что нескоро приедете?
— Все едут. Крым кончился.
Мусин-Пушкин побледнел. Что-то в нем оборвалось - надежда, цель жизни. К тому же, на фронте в Таврии дрались с красными два его сына. Одного сына он менее года назад уже потерял на деникинском фронте.
Мы молча смотрели друг на друга. В тот вечер он меня не расспрашивал, и я ничего не рассказывал.
Я остался жить у Мусиных-Пушкиных, в доме № 5 по улице Эшреф-эффенди.
Свободное копирование
