4 февраля 1921 года, Качалкино
Сестры удивляются, что я смогла совместить первые два месяца замужества с подготовкой к государственному экзамену. Для мне это не было трудно. Ведь любовь у меня стоит не на первом месте, она только часть жизни, но не сама жизнь! И я удивляюсь тем, кто основывает на любви всю жизнь, отдает себя в жертву ей. В конце-то концов любовь превращается в лучшем случае в дружбу или в привычку, без которой трудно жить.
Мысль о возможности детей пугает меня, пугают те мелкие постоянные заботы, которые дети влекут за собой. Конечно, устроиться можно: Евдокия Георгиевна только и мечтает, что нянчиться с детьми. При желании все можно устроить.
Ведь не занимаюсь я хозяйством сейчас: обед - в столовой, белье - прачке и т.д.
***
'Медовый месяц'... Почему его зовут так? По-моему, в нем мало меду и больше горечи. Сколько тяжелых минут пришлось перенести мне, какое тревожное время было тогда!
20 февраля 1921 года, Качалкино
Зашла к Евдокии Георгиевне. Вижу заплаканные глаза.
- О чем вы?
Она зарыдала.
- Господи! Как тяжело, как тяжело! Какая я несчастная! Никуда не могу уехать, потому что не могу не видеть Валю, я люблю его. Я не обвиняю ни вас, ни его; вы оба хорошие. Мне было бы легче, если он был бы негодяем.
Я утешала. Говорила, что мы ее никогда не бросим, теперь у нее два верных друга, которые будут заботиться о ней. Или состояние Евдокии Георгиевны передалось мне, или же было подходящее настроение, но я тоже начала плакать. И мне было жаль не столько Евдокию Георгиевну, сколько почему-то себя. Жаль до боли, до тоски.
Теперь она уже утешала меня. Тяжелое, удрученное состояние Евдокии Георгиевны понятно: ей трудно смириться с мыслью, что она инвалид, который должен выбыть из строя жизни. До сих пор она считала себя молодой и не хочет быть старухой. Но выглядит она очень старой; несмотря на только 38 лет, ее иногда принимают за мою мать. Когда я первый раз увидела ее с Вальком, я думала, это его мать. Ей надо привыкнуть к мысли, что ее молодость прошла и остался только призрак жизни.
21 февраля 1921 года, Качалкино
Как-то в разговоре Евдокия Георгиевна назвала Валька мужем. Это сильно кольнуло меня. По существу эта номинальность совершенно неважна, но она расстраивает меня.
А тогда что же я? Любовница! Но это не так; да и в этом наименовании нет ничего обидного. Но тяжело, обидно, горько. Хочется плакать.
Чтобы определить свое положение, надо законно сочетаться браком, тем более что теперь это делается просто - только сходить в волостной совет. Но прежде надо развестись Вальку с Евдокией Георгиевной, что уже труднее, потому что это сильно расстроит ее, - ведь она до сих пор сердится, когда кто-нибудь называет меня женой Валька или его моим мужем.
При желании я могла бы все это уладить, но меня что-то останавливает, я боюсь связать себя браком, да мне не хочется менять и своей фамилии.
22 февраля 1921 года, Качалкино
'Дорогая Наточка! Как я сильно люблю тебя! Я не представляю теперь свою жизнь без тебя' - и десятки нежных названий сыплются на меня.
И я начинаю понимать, какое это сильное чувство. Я должна ценить эту любовь.
Свободное копирование
