2 августа 1920 года, Качалкино
Присутствовала при родах. Я их себе представляла чем-то гораздо более ужасным и кошмарным, чем на самом деле. Я была совершенно спокойна, расспрашивала Агриппину Алексеевну о физиологии, анатомии; с беспристрастностью холодной любознательности рассматривала все.
Нет тех нечеловеческих криков, страшных страданий, о которых говорит Толстой в 'Войне и мире' или Синклер (111) в 'Испытаниях любви'. Хотя, правда, рожала простая женщина и роды протекали достаточно легко. Ведь интеллигенция всегда менее вынослива, да и вся ее жизнь менее нормальна. Исполнилось желание: мне так хотелось посмотреть появление нового человека на свет. И странно было слышать его громкий крик, видеть сморщенное личико, на лбу которого видны две глубокие поперечные складки, придающие ему такой серьезный, философский вид. О чем думает это маленькое существо? Сознает ли оно, что для него начинается жизнь со всеми ее превратностями?
2 августа 1920 года, Можайский уезд
В начале обследований N. предлагал мне ехать вдвоем, мотивируя тем, что для большей продуктивности лучше начать работать вместе, чем одному.
Но близость с N. и нежелание этой близости заставили меня отказаться от предложения.
Сегодня же пришлось случайно ехать вместе в Москву, оттуда в Можайск, потом восемь верст пешком и, наконец, ночевать на сеновале.
Почти сутки были вместе.
Эта близость не волновала меня: ни одна струна тела и души не дрогнула.
Всю дорогу мне хотелось заговорить о его последнем письме, но не было повода начать разговор. Зачем мне это нужно было? И вполне чистосердечно подумав об этом, отвечу: для выяснения некоторых интересующих меня вопросов и как средство, поднимающее нервы.
В вагоне, перебрасываясь незначительными фразами, незаметно удалось начать разговор о желаемом. N. с видимой неохотой говорил на эту тему. Он говорил, что для него непонятно, почему я веду такую тактику, но не приложил никаких усилий для выяснения мотивов этой тактики. 'Когда-нибудь вы сильно обожжетесь', - были его последние слова.
N. как будто спокоен и, вероятно, решил совершенно покончить со мной. По-моему, с его стороны это была не любовь, а чисто половое влечение к здоровой молодой женщине, особенно в противовес его больной жене.
И, вероятно, он решил вести прежнюю жизнь, удовлетворяя свою страсть на стороне, за деньги. Раньше я негодовала при мысли о том, что мужчина, любя одну женщину, страсть удовлетворяет с другой. Мне это казалось каким-то абсурдом, страшным преступлением. Теперь же я вполне допускаю такое положение вещей.
4 августа 1920 года, Можайский уезд Московской губернии
Ночь. Пара горячих лошадей мчит по гладкой дороге. Хорошо сидеть в уютном, удобном экипаже. Едем с заведующим одного из совхозов, я первый раз встретилась с ним.
Мое присутствие действует на него: при толчках, как бы ради помощи, он обнимает мою талию, ограждает мое платье от возможности испачкаться о кожу спинки экипажа, хотя эта возможность, конечно, совершенно отсутствует.
Я наблюдала за ним и за собой. Я не была спокойна. Его элегантный, вполне интеллигентный вид отдаленно волновал меня.
Ведь если мысленно усилить чувство и продолжить его дальше, то надо прийти к заключению, что можно отдаться человеку под действием минутно вспыхнувшей страсти, а не глубоко любя его.
Логика говорит так, но в душе поднимается протест против такого заключения. В таких случаях надо страсти подчинить рассудку, а не попирать ногами священное чувство любви!
6 августа 1920 года, Москва
Много говорила с Сашей. Она замужем и, конечно, больше понимает в отношениях между мужчиной и женщиной.
'Если ты не хочешь терять своей свободы, то не должна любить. Я не говорю 'флиртовать', а именно любить, потому что любовь - это уже рабство. И нет свободной любви - эти слова противоречат друг другу, как не может быть и свободного рабства. Физическое сближение дает право на власть над другим человеком. Это великая, огромная сила, я не знаю, может ли что-нибудь с ней сравниться', - говорила мне Саша.
7 августа 1920 года, Москва
Теперь я, кажется, совершенно спокойна к N. Не буду больше начинать с ним никаких разговоров о наших отношениях, ведь это только волнует обоих.
И после всего этого приходишь к выводу, что вовремя остановленное чувство можно совершенно заглушить. Для меня немного странно, что я, не испытавшая этого чувства, верно поняла его. Разум делал правильные выводы из создающегося положения. Всегда возникал вопрос: и что же дальше, каков должен быть конечный результат? И этот конечный результат, ясно и отчетливо представляемый, заставлял критически относиться к своему чувству и бояться его дальнейшего проявления.
9 августа 1920 года, Качалкино
Во мне совершенно отсутствует чувство привязанности к своим родным. Мне редко хочется с ними видеться, говорить. При свидании я скоро начинаю скучать, чувствую себя какой-то связанной. Например, приехала сестра Саша. В начале свидания я с интересом расспрашивала ее о знакомых, родных. Когда же этот репертуар весь истощился, то дальше не пошло. Не было нитей, которые связывали бы души. У меня не возникло никакого желания посвящать ее в мою внутреннюю жизнь. Мы ничего не давали друг другу.
Такие отношения у меня и со всеми сестрами, папой, я не чувствую ничего общего между нами. Но ведь с некоторыми людьми у меня существует большое духовное сродство, с ними я никогда не скучаю, свидание приносит мне удовольствие и удовлетворение. Меня понимают, хотя мы не так знакомы.
10 августа 1920 года, Дмитриевский уезд Московской губернии
Крестьянин рассказывает: 'Повадился у нас кто-то картошку таскать. Да ведь как! Целыми полосами! Решили мы изловить и задать мошенникам перцу.
Нынешнюю ночь посчастливилось. Собралась вся деревня. Девять человек убежало, но хотя одного, да поймали. Ну уж и досталось ему! Били кулаками, ногами, кольями; чем попало и куда попало... едва ли выживет'.
И мне необыкновенно ярко и отчетливо представилась картина избиения... Сколько грубости, жестокости, бессмысленности, некультурности в этой зверской расправе! И такова толпа везде и всегда... Это страшная, дикая стихия, все сносящая на своем пути.
14 августа 1920 года, Дмитриевский уезд Московской губернии
'Наталья Александровна, вы мне очень нравитесь. Если бы я был помоложе, сделал бы вам предложение', - и на меня смотрят жабьи глаза...
Противный старикашка, Дон Жуан в 60 лет!
Я с самого начала приезда заметила особенный взгляд его отвратительных глаз, пристально устремленных на меня.
Теперь ясно, почему он так старательно оставлял меня еще на день и предлагал вместе ехать в следующий совхоз! Но я была рада, что через несколько часов уезжаю.
Без конца кормил меня яблоками и наконец проговорился: 'Может быть, вы заболеете и останетесь, я ведь так хочу этого!'
На прощание просил поцеловать руку и после отказа начал умолять...
Противно было, а больше смешно. Хотелось расхохотаться прямо ему в глаза, видящие добычу, но не могущие ее взять. Стоило больших усилий удержать душащий меня смех.
***
Ну и везет же мне! Это поездка исключительная! Обходим с заведующим луга, ведем интересный разговор. Потом заходим в сад, нарываем яблок и садимся отдыхать. Передавая яблоки, он как бы ненароком задерживает мою руку.
Вечером долго и настойчиво просит остаться еще на два дня, тогда вместе поедем, будет удобнее... Здесь нет отвращения. Заведующий - молодой человек, с высшим образованием, интеллигентный и вполне располагающий к себе.
Как первый, так и второй хотят приехать в Качалкино якобы для осмотра станции.
После этого возникает вопрос: что же влечет их ко мне? Хотя я вообще часто слышу, что умею импонировать людям.
16 августа 1920 года, Качалкино
- Мои чувства разлетелись под действием критики, - както сказала я N.
- Вы загадываете загадки. Про какие чувства говорите вы? Я хочу знать, - начал N.
Но нас прервали, и нам не удалось поговорить на эту тему.
N., видимо, на что-то надеется. Один день он был необыкновенно подвижен, глаза блестели, в голосе звучали какие-то волнующие нотки. Не знаю, что это было, но мне казалось, что это результат блеснувшей надежды. Но я не хочу обнадеживать и решила написать письмо:
Я не хочу мистифицировать Вас, не хочу загадывать никаких загадок.
Вначале у меня было какое-то неопределенное чувство к Вам. Когда же оно вполне выявилось, это оказалась одна жалость к Вашему трудному положению. Но сознание, что я ничем не могу помочь Вам, а потому Вы должны сами искать выход из создавшегося положения, ослабило остроту этого чувства и заставило более хладнокровно смотреть на совершающиеся события.
Свободное копирование
