3 марта 1919 года, Скопин
Душно, тесно, простору мало...
'Молчать, не говорить глупостей, глупые рассуждения!' - вот что слышишь обыкновенно в ответ на свои слова. Мы малы, еще не можем иметь своих мнений, на нас смотрят как на детей, которые требуют опеки. И приходится молчать... Молчу на все. Папа произносит объемистые речи о совершенном строе, разрухе. Я со многим, многим не согласна, но нет желания возражать. Зачем? Разве на мои возражения он посмотрит серьезно? Нет, они сочтутся непрактичными, неверными, часто глупыми. Не умеет папа уважать чужие взгляды. Что не подходит под его мнение, то чепуха, ненужное, а особенно когда его взглядам противоречат взгляды таких людей, как его дети, которые должны во всем повиноваться ему. Но дети выросли... у них сформировались свои мировоззрения. И образовалась пропасть... Папа не понимает нас, да и не хочет понять, считая, вероятно, это лишним. Взгляды сталкиваются, происходит спор, хотя это нельзя назвать спором, потому что одна сторона яростно доказывает глупость твоих слов, а другой приходится слабо обороняться, а потом и замолчать, потому что чувствуешь, что стены не прошибешь.
5 марта 1919 года, Скопин
Лиза и Полиночка говеют. Конечно, зашел разговор, буду ли я говеть.
- Нет, не буду, - отвечаю я.
- Ты это считаешь лишним, отжившим предрассудком. Итак, значит, теперь говеть не будешь? - говорит папа.
- Не буду, - отвечаю я.
- Мне это очень тяжело. Пока ты только одна выделяешься из всех. У нас с тобой ничего нет общего. То, что верно по-твоему, совершенно не верно по-моему, - говорит папа каким-то подавленным, глухим голосом.
На этом разговор покончился.
Не могу я лгать и лицемерить. Ведь я не верю уже в это таинство. Зачем же его исполнять? Разве по старой привычке, потому что так все делают?
Последние три-четыре года исповедь мне уже ничего не давала, ничего не говорила моей душе. Мне казались смешными вопросы, задаваемые священником на исповеди, мне хотелось от души смеяться.
Как-то раз я, садясь за обед, по обыкновению забыла помолиться. 'Ты это считаешь лишним. По-твоему, все сверхъестественное - чепуха, прославлять надо только инстинкты?' - говорит папа. Я долго с папой на эту тему разговаривать не стала, слишком у нас разные взгляды на религию, трудно сговориться.
Да, ни во что сверхъестественное я не верю. Я просто не признаю слова 'сверхъестественный'. Все в мире естественно, есть загадочное для нас, но это ведь потому, что мы многого еще не знаем; ведь на мир мы смотрим в узкую щелку, в которую видать лишь полоску безграничного пространства.
6 марта 1919 года, Скопин
Маня хотела приехать в Скопин. Папа с нетерпением ждал ее. Он часто ее вспоминал, много говорил о ней. Сегодня она прислала письмо, что, вероятно, останется в Туле, потому что, может быть, устроится в гимназию учительницей по обществоведенью. 'Значит, Маня не приедет, а я так ждал ее, думал, что она останется здесь, мне с ней все-таки лучше, спокойнее, роднее', - сказал, тяжело вздыхая, папа... Да, тяжело сейчас папе. Лиза и я слишком далеки от него. Маня лучше всего могла бы ужиться и ладить с ним. Главное, папе страшно хотелось, чтобы Маня жила с ним, и его желание разрушилось. Один, совсем один, среди других взглядов и мнений, нет родной души... да, тяжело и горько...
7 марта 1919 года, Скопин
Завтра еду в Москву. Надо скорей приниматься за дело, надо к Пасхе кончать. 'А что потом?' - встает вопрос... Не знаю, да как-то особенно и знать не хочу. Я ведь отчасти фаталистка. Чему бывать, того не миновать.
Свободное копирование
