Пообедал я на вокзале. Воротился, прохожу через приемную мимо перевязочной. Там лежит на носилках охающий солдат-артиллерист. Одна нога в сапоге, другая — в шерстяном чулке, напитанном черной кровью; разрезанный сапог лежит рядом.
— Ваше благородие, явите милость, перевяжите!.. Полчаса здесь лежу.
— А что с тобой?
— Ногу переехало зарядным ящиком, как раз на камне.
Вошел наш старший ординатор Гречихин с сестрою милосердия, которая несла перевязочные материалы. Он был невысокий и полный, с медленною, добродушною улыбкою, и военная тужурка странно сидела на его сутулой фигуре земского врача.
— Вот, придется пока хоть так перевязать, — вполголоса обратился он ко мне, беспомощно пожав плечами. — Обмыть нечем: аптекарь не может приготовить раствора сулемы, — воды нет кипяченой... Черт знает, что такое!..
Я вышел. Навстречу мне шли два прикомандированных врача.
— Сегодня вы дежурите? — спросил меня один.
— Я.
Он, подняв брови, с улыбкою оглядел меня и покачал головою.
— Ну, смотрите! Налетите на Трепова, может выйти неприятность. Как же это вы без шашки?
Что такое? Без шашки? Ребяческим шутовством пахнуло от вопроса о какой-то шашке среди всей этой бестолочи и неурядицы.
— А как же! Вы находитесь при исполнении обязанностей, должны быть при шашке.
— Ну, нет, он теперь этого уж не требует, — примирительно заметил другой. — Понял, что врачу шашка мешает при перевязках.
— Не знаю... Меня он пригрозил посадить под арест за то, что я был без шашки.
А кругом шло все то же. Приходили сестры, заявляли, что нет мыла, нет подкладных суден для слабых больных.
— Так скажите же смотрителю.
— Говорили несколько раз. Но ведь вы знаете, какой он. "Спросите у аптекаря, а если у него нет, — у каптенармуса". Аптекарь говорит, — у него нет, каптенармус — тоже.
Отыскал я смотрителя. Он стоял у входа в барак с главным врачом. Главный врач только что воротился откуда-то и с оживленным, довольным лицом говорил смотрителю:
— Сейчас узнал, — справочная цена на овес — 1 р. 85 к.
Увидев меня, главный врач замолчал. Но мы все давно уже знали его историю с овсом. По дороге, в Сибири, он купил около тысячи пудов овса по сорок пять копеек, привез их в своем эшелоне сюда и теперь собирается пометить этот овес купленным для госпиталя здесь, в Мукдене. Таким образом он сразу наживал больше тысячи рублей.
Я сказал смотрителю о мыле и об остальном.
— Я не знаю, спросите у аптекаря, — ответил он равнодушно и даже как будто удивляясь.
— У аптекаря нету, это должно быть у вас.
— Нет, у меня нету.
— Слушайте, Аркадий Николаевич, я не раз убеждался, — аптекарь прекрасно знает все, что у него есть, а вы о своем ничего не знаете.
Смотритель вспыхнул и заволновался.
— Может быть!.. Но, господа, я не могу. Откровенно сознаюсь, — не могу и не знаю!
— Как же это узнать?
— Нужно пересмотреть все укладочные книжки, найти, в какой повозке что лежит... Идите, посмотрите, если угодно!
Я взглянул на главного врача. Он притворялся, что не слышит нашего разговора.
— Григорий Яковлевич! Скажите, пожалуйста, чье это дело? — обратился я к нему.
Главный врач забегал глазами.
— В чем дело?.. Конечно, у врача своей работы много. Вы, Аркадий Николаевич, пойдите там, распорядитесь.
Вечерело. Сестры, в белых фартуках с красными крестами, раздавали больным чай. Они заботливо подкладывали им хлеба, мягко и любовно поили слабых. И казалось, эти славные девушки — совсем не те скучные, неинтересные сестры, какими они были в дороге.
— Викентий Викентьевич, вы одного сейчас черкеса приняли? — спросила меня сестра.
— Одного.
— А с ним лег его товарищ и не уходит.
На койке лежали рядом два дагестанца. Один из них, втянув голову в плечи, черными, горящими глазами смотрел на меня.
— Ты болен? — спросил я его.
— Нэ болэн! — вызывающе ответил он, сверкнув белками.
— Тогда тебе нельзя тут лежать, уходи.
— Нэ пайду!
Я пожал плечами.
— Чего это он? Ну, пускай пока полежит... Ложись на эту койку, пока она не занята, а тут ты мешаешь своему товарищу.
Сестра подала ему кружку с чаем и большой ломоть белого хлеба. Дагестанец совершенно растерялся и неуверенно протянул руку. Он жадно выпил чай, до последней крошки съел хлеб. Потом вдруг встал и низко поклонился сестре.
— Спасыбо тэбе, сестрыца! Два дня ничево нэ ел!
Свободное копирование
