Второй допрос у Рутковского. На сей раз он, казалось, немного расслабился и даже чуть улыбался. Для проформы короткая нотация:
– Для вас, уверяю, было бы лучше вести себя иначе и не относиться к нам как к врагам. Говорю это в ваших же интересах... и т. п.
Я слушаю внимательно, кивая головой.
– Хорошо, вижу, что с вами ничего не поделаешь. Я закрываю расследование. Тем хуже для вас.
– Воля ваша.
До этого момента протоколы допросов не велись. Возможно, их стенографировали без моего ведома. Инквизитор достал листы большого формата и принялся записывать на них вопросы и ответы. Шесть безобидных вопросов, шесть безынтересных ответов. Знаете ли вы таких-то и таких-то? Интересовались ли вы у них судьбой высланных? Естественно, да. Мы не скрывали наших встреч, открыто отправляли ссыльным письма и посылки. Велись ли при этом разговоры подрывного характера? Конечно, нет. Вот и все. Подпишите.
– А как же очная ставка с Анитой Русаковой? Я намерен доказать ее невиновность. Оговорив меня, она оговорила и саму себя. Она даже не разделяет идеи оппозиции. Это ребенок.
В серых глазах инквизитора – многозначительная улыбка.
– Если я дам вам слово, что мы не придадим никакого значения показаниям Русаковой, что вся эта история не будет иметь никаких последствий для вашей свояченицы, вас это удовлетворит?
– Да.
– Ну ладно. Так и порешим. Следствие закончено.
Я спросил о жене и сыне.
– У них все в порядке.
Я попросил книг.
– Как, вам их до сих пор не давали? Какая непростительная халатность!
– Нет, – тихо сказал я, – это вовсе не халатность...
– Вы получите их немедленно.
– А не положена ли мне часовая прогулка, как во всех тюрьмах цивилизованных стран?
Рутковский снова прикинулся удивленным:
– Как! Вы и этого лишены?
В тот же вечер надзиратель принес пачку книг: «Историю мусульманского мира», «Экономическую историю Директории», «Сибирские воспоминания» Ногина – какое богатство! Политический Красный Крест прислал луку, немного масла, белого хлеба, кусок мыла. Я понял, что в Париже известно о моем исчезновении и что, не сумев вырвать подпись, которая оправдала бы мое осуждение, со мной не хотят иметь неприятностей. Если бы я был не французским писателем, а только русским общественным деятелем, события могли бы принять совершенно иной оборот.
Свободное копирование
