На лице моей тяжело больной жены – безысходная тоска. Выхожу на утренний холод добывать успокоительное и звонить в психиатрическую клинику. К тому же хочется посмотреть газеты на стенде возле Казанского собора, поскольку мне сообщили, что в Берлине арестован Тельман. Чувствую слежку – вполне естественно. Однако на сей раз «они» следуют за мной буквально по пятам, и это тревожно. Подступают ко мне на выходе из аптеки. Прямо на тротуаре проспекта 25 Октября, среди прохожих.
– Уголовный розыск. Пройдемте с нами, гражданин, для выяснения личности.
Не повышая голоса, демонстрируют красные корочки и встают по бокам от меня. Пожимаю плечами:
– Мне совершенно нечего выяснять с уголовным розыском. Вот мое удостоверение Союза советских писателей. Вот лекарства для больной, которая не может ждать. Вот дом, где я живу: зайдем к управдому, он подтвердит мою личность.
Нет, совершенно необходимо пройти с ними на десять минут, явное недоразумение выяснится незамедлительно... Ладно. Переглядываются: какую бы машину? Рассматривают стоящие авто, выбирают одно из них, покомфортабельнее, распахивают передо мной дверцу: «Извольте садиться, гражданин». С ошеломленным шофером разговор короток:
– В ГПУ, да поживей!
– Но я не могу! Вот-вот выйдет директор треста, я должен...
– Никаких рассуждений! Тебе дадут бумагу. Пошел!
И мы трогаемся прямо к новому зданию ГПУ, самому красивому в нынешнем советском Ленинграде, пятнадцатиэтажному, с фасадом из светлого гранита, на углу набережной Невы и бывшего Литейного проспекта.
Боковая дверь, окошечко: «Вот преступник...» Преступник – это я. Едва оказываюсь в просторной приемной, подходит любезный молодой военный, подает руку: «Добрый день, Виктор Львович! Все прошло корректно?»
В общем, да...
– Стало быть, – говорю, – насчет моей личности сомнений нет?
Понимающая улыбка.
Здание просторно, строго и помпезно. Меня, как и всех входящих, встречает бронзовый Ленин. Спустя минут пять я в большом кабинете следователя по партийным делам Карповича. Он высок, рыж, за напускной сердечностью чувствуется хитрость и настороженность.
– Разговор наш будет долгим, Виктор Львович...
– Не сомневаюсь. Но разговора не получится вообще, если вы не пойдете навстречу моим просьбам. Прошу вас сегодня же переправить мою жену в психиатрическую клинику Красной Армии; и еще хотел бы поговорить по телефону с сыном – двенадцати лет, – когда он вернется их школы...
– Разумеется.
Товарищ Карпович при мне дает по телефону указания насчет клиники. Он будет настолько любезен, что позволит мне позвонить домой в момент отправки больной. Но:
– Виктор Львович, как вы относитесь к генеральной линии партии?
– Как! Вы этого не знаете? И только чтобы спросить, затеяли все эти хлопоты?
Карпович парирует:
– Стоит ли напоминать вам, что мы беседуем как товарищи по партии?
– Тогда позвольте мне первым задать вопрос. Правда ли, что в Берлине арестован Тельман?
Карпович считает это известие сомнительным, но в Берлине «дела плохи». Второй мой вопрос его смущает:
– Христиан Раковский умер в ссылке?
Мнется рыжий, заглядывает в глаза и, говоря: «Ничего не могу вам сказать», – отрицательно качает головой.
Свободное копирование
