Вначале атмосфера в тюрьмах и ссылках была в целом братская. Местные власти, видя прибывающих политических осужденных, которые накануне были известными и высокопоставленными деятелями, задавались вопросом, не придут ли они завтра снова к власти. Радек грозил руководителям томского ГПУ: «Погодите, вот капитулирую и покажу вам кузькину мать!» Шесть месяцев спустя после исключения левых, то есть нас, из партии, Политбюро ЦК неожиданно раскололось: правая оппозиция — Рыков, Томский, Бухарин — выступила против Сталина, против его политики до предела форсированной коллективизации, против опасностей поспешной индустриализации без ресурсов и ценой голода, против тоталитарных нравов. Руководитель ГПУ Генрих Григорьевич Ягода также симпатизировал правым. Движимые личными побуждениями, оставшимися неизвестными, Калинин и Ворошилов, которые все-таки принадлежали к правой, обеспечили большинство Сталину и Молотову. Правая оппозиция была более состоянием души, нежели организацией, и временами ее поддерживало значительное большинство чиновников, да и вся страна. Но, вдохновляемая людьми умеренного темперамента, которым порой не хватало решимости, она допустила, чтобы ею все время манипулировали, клеветали на нее и в конце концов раздавили. В 1928 году Троцкий из алма-атинской ссылки писал нам, что против правой, представляющей опасность сползания к капитализму, мы должны поддерживать «центр» — Сталина. Сталин зондировал вождей политической оппозиции даже в тюрьмах: «Вы поддержите меня против них, если я восстановлю вас в партии?» Мы колебались и спорили об этом. В суздальском изоляторе, то есть в тюрьме, Борис Михайлович Эльцин потребовал вначале созвать конференцию исключенных оппозиционеров и поставил вопрос о возвращении Троцкого. На этом переговоры приостановились.
Свободное копирование
