И вдруг мы оказались в двух шагах от катастрофы.
На эстонском фронте изменил один полк; иными словами, его офицеры открыли путь врагу, снова надели погоны, повесили коммунистов. Другие офицеры, также пропустив противника, неожиданно покинули один из фортов, обеспечивающий оборону Петрограда на западе — Красную Горку. Сообщалось о падении Кронштадта (это не подтвердилось). Смольный, «Асторию», комитеты мгновенно охватило ощущение полного разгрома: отступать можно было только пешком, по проселкам — на железной дороге полностью отсутствовало топливо. Один момент паники — и Петроград падет. Паника имела место, но не в обычном ее понимании, а с решимостью держаться любой ценой или подороже продать свою шкуру. Мы не располагали буквально ничем, состояние духа в городе было плачевным. Партийный комитет послал меня однажды выступать перед матросами.
— Почему, — спросил я, — вы даете мне поручение, которое любой из вас может выполнить лучше?
— Потому что ростом не вышел, тебя не станут бить; и потом, их заинтересует твой французский акцент...
Матросы и рабочие зачастую освистывали партийных ораторов, для них придумали комический ритуал: выступавшего сажали в тачку и возили по кругу под свист и улюлюканье. В самом деле, со мной ничего не случилось, я был слишком худ, чтобы оказаться в тачке; моряки достаточно хорошо восприняли меня. На стенах флотского экипажа были издевательские надписи о Ленине и Троцком: «Сушеная рыба и Дерьмовый хлеб». Для усиления террора Центральный Комитет прислал к нам Петерса, который одно время был здесь комендантом, и Сталина с инспекцией фронта. Петере, молодой латыш с бульдожьим лицом, пользовался мрачной репутацией — он расстреливал без пощады и сделал карьеру на репрессиях в странах Балтии. Он стремился и внешне соответствовать своему ремеслу: молчаливый, надутый, неприступный, но я слышал от него историю, не совсем вписывающуюся в его репутацию.
Во время одной из тяжелых ночей, после которых кажется возможным самое печальное пробуждение, он позвонил в Петропавловскую крепость, и начальник караула подошел к аппарату совершенно пьяный. Петере возмущался: «Этот Гриша вывел меня из себя, я должен был расстрелять его на месте. Пьяный на посту, и в такой момент! Я выругал его, и мне понадобилось какое-то время, чтобы успокоиться!»... За столом Исполкома я увидел Сталина, худощавого, похожего на кавалерийского унтер-офицера, со слегка прищуренными желтыми глазами, коротко подстриженными усами, почтительного по отношению к Зиновьеву. За внешней его банальностью чувствовалась потаенная угроза кавказского кинжала.
Свободное копирование
