Пребывание его в деревне.
Мы подружились! Наступили мои рожденья. Приехало много гостей. Накануне ездили мы за грыбами. Ма-минька в одной колязочке, William и Helene на одной стороне линейки, милая добрая Маrу на другой, также и я, а он посреди нас. Я была этот день нездорова, мои обыкновенные нервы разигрались, мне дергало всю половину лица. Чета на другой стороне занималась для них приятным разговором. Наш трио молчал, Маrу жалела обо мне, он смотрел на меня с сожалением и участием, а я закрывала рукою половину лица, чтоб не так приметно было, что его дергает. Наконец приехали мы в лес и вышли. Я стала просить его, чтоб он сделал мне из корки дерева чашечку, чтоб пить воду: мне было так дурно, что с помощью Маrу добралась я до реки, и он скоро принес мне чашечку и оставил нас, потому что однажди, когда со мной сделался в лесу спазмодической кашель, его не пустили и поэтому думал он, что ему и этот раз быть невозможно; я тому рада была и отдохнула на траве. Выпила воды, и мне стало легче. Мы разговорились потом об свете, об молодежи нашей, которую я бранила; я разсказывала ему, смеючись, как "делают куры" и как весело обходиться холодно и приказывать народу, которой ловит малейшее ваше желание. "Мне кажется, что свет вас немного избаловал и что вы любите всю эту пустую услужливость ваших молодых людей; она испортит вас. -- Не бойтесь, я уже привыкла к этому, и не свернуть так скоро мне голову, завтре посмотрите, как обращаюсь я с ними".
Рожденья
И вот багряную рукою
Заря от утренних долин
Выводит с солнцем за собою
Веселый праздник имянин.
Настал желанный день. Мне минуло, увы, 21 год. Еще когда я одевалась, я получила несколько подарков, а имянно герой прислал мне китайское зеленое вышитое шелком одеяло. Я сошла вниз. Все поздравляли меня, я благодарила. Смеялась, шутила и была очень весела. Поехали к обедне, и возвратясь, сей час пошли одеваться. Накануне еще он говорил мне, что ему неприятна мысль быть в таком большом обществе, и просил, чтоб я его не примечала во весь тот день и не вызывала на поприще. Хотел даже уехать, но я ему объявила что разсержусь. Возвращаясь из церкви, лишь только что показались мы на мосту, как увидела я его бегущаго к нам, он дожидался нас, сидя на маленькой крепости, и поспешил вынуть меня из колязки. "Я совсем соскучился без вас, как долго вы там были. -- Право? А я думала, что вам не может быть скушно в таком милом обществе", -- сказала я, смеясь хитро и посмотрев на Маrу, которая тут была и про красоту коей он мне часто говорил. Ответ его был взгляд, которой, казалось, обвинил меня. Сошедши вниз и одевшись со вкусом, я нашла его одного. Он, смеючись, посмотрел на мое одеяние и сказал, что я очень разфрантилась (его термин), я спросила, где тетушки мои. "Они в саду. -- И так я пойду искать их. -- Я могу следовать за вами". Я замешкала ответом. "Но вспомните, что я весь день не буду говорить с вами". Я согласилась, и мы пошли. "Я буду наблюдать за вами, -- сказал он. -- Да, я вам это позволяю, и я то же буду делать и заставлять вас входить во все игры и весельи. -- Анна Алексеевна! -- был умоляющий ответ. -- Да хоть как ни просите, но оно так будет, и я вас прошу не форсить, я этаго не люблю". Он обещался быть послушным и милым. В конце сада нашла я тетушек: мы возвратились домой и понемногу стали приежжать гости. Мы сели за стол. Пушкин, Сергей Галицын, Глинка, Зубовы и прочие приехали. Меня за обедом все поздравляли, я краснела, благодарила и была в замешательстве. Наконец стали играть в Барры. Хорунжий в первой раз играл в них. Его отрядили наши неприятели, в партии коих он находился, чтоб он освободил пленных, -- сделанных нами. Он зашел за клумбу и, непримечен никем, подошел к пленному дураку Наумову (влюбленному в Зубову) и освободил его. Увидя это, я то же решилась сделать. Прошла через дом, подошла на цыпочках и тронула Урусова, все закричали "виктоire" ("победа"). Наконец мы переменили игру. Потом стали петь. Часто поглядывал он на меня, и тогда я подошла к нему и сказала: "Ну, что -- каково?" Он отвечал: "Чюдесно". Наконец все разъехались дамы, остались одни мущины: мы сели ужинать за особливой стол, и тут пошла возня: всякой пел свою песню или представлял какого-нибудь животнаго, потом заняла нас игра жидовской школы и наконец всякой занялся своим соседом. Гали<цын> Рябчик сидел возле меня и сказал мне: "Я в восхищении от Козака". Да, сегодня он всем вскружил голову. "Но какая прелестная искренность (я стала пристальнее слушать), видно в нем сына природы! Вообразите, как подарил он меня, он мне сказал: "Не знаю, почему, но я к вам имею доверенность". Он проговорился, подумала я, и покраснела от страха и досады. Сердце все время не было у меня спокойно, пока были тут гости: они уехали поздно, он пошел провожать их, а мне, как ни хотелось спать, но я дождалась его прихода и, подошед к нему, сказала: "Боже мой, не проговорились ли вы, вот что сказал мне Рябчик. -- Уверяю вас, что я ничего не говорил ему. -- И так я спокойна, пожалуйста, берегитесь, я никому из них не доверяю и все боюсь за вас". Он быстро посмотрел на меня и отошел в сторону, сел и закрыл лице руками. Я подошла к нему. "Вы сердиты?" -- спросила я. Он поднял голову, слезы блистали в его глазах, он с усилием вымолвил: "Нет. -- Ежели обидела вас, то прошу извинения, но это от однаго участия. -- Ах Боже, вы не понимаете меня". И через несколько минут мы простились. На другой день, когда несносной фразер Львов пошел со мной с Маrу гулять, Хорунжий подошел ко мне. Львов подошел к Маминьке, чтобы сказать ей какой-то сантиментальной вздор об сажаемых ею цветах. "Не стыдно ли вам было сердиться на меня вчера. -- Ах, А<нна> А<лексеевна)> вы тогда меня не поняли, я сердился на вас? Боже мой, я слишком чувствовал, не мог найти слов изъяснить мысли мои, ваши слова дошли до глубины сердца!.." Но вдруг, остановившись, вскричал: "Дурак, сказал это всем, никогда не хотел признаться". Я покраснела, не продолжая разговора, пошла домой.
Свободное копирование
