ЛЕНИНАКАН - КОДА 9.
Всегда будут люди, которые утверждают, что этого нет,
потому что им не пришлось испытать что-либо подобное.
Но я говорю тебе, что это существует
и что ты это теперь узнал,
и в этом твое счастье,
даже если тебе придется умереть завтра.
Эрнест Хэмингуэй “По ком звонит колокол”
Воскресенье, 25 декабря
Олег Гвоздев:
"Разбудили болеющих с похмелья..."
Сергей Хардиков:
"Подъем. Собираемся. Остаются горы продуктов. Отдаем их парням-москвичам. Они остаются еще на месяц. Почему-то уезжать жалко. Ведь здесь действительно военный коммунизм: "от каждого по способностям - каждому по потребностям", а в экстремальных ситуациях потребности у человека ничтожно малы".
12.35. Ленинаканский аэропорт. Мы улетаем. Спасательным бригадам дела практически не осталось. Теперь, и до конца, работа для разборщиков завалов и похоронных команд. Но вчера Ленинакан встряхнула новость - на чулочной фабрике откопали двоих. Они были живы. 17 суток под завалом! Рядом оказались кое-какие продукты и вода в ванной.
Значит, возможно, есть и еще.
Многие из откопанных живыми сходят с ума. Умирают от длительного сдавливания...
* * *
Утром автобус подали вовремя, в нем несколько хабаровчан. Опять наш брат, спелеолог! Сразу же находим общих знакомых.
Сергей Хардиков:
"В 10 часов за нами приходит автобус. Не подвел комсомол. С нами едут спелики из Хабаровска и ребята-афганцы с Украины. У одного из этих парней разошелся шов (старое ранение), отправляют его домой. Едет девочка-кинолог со своей собакой. Сопровождает нас дядя из горкома ВЛКСМ.
Мужики-хабаровчане прикалываются, подначивают своего паренька:
- Геша, оставайся еще на пару месяцев.
- Ему нельзя, жена беременная. Он ребенка ждет.
- Так кто ждет? Жена или он?
- Он ждет!
Тут подает голос армян (ВЛКСМ):
- У нас здесь воздух такой, здоровый...
Ржем.
Больше часа мотаемся по городу в поисках бензина, заправились. Приезжаем в аэропорт. Стоит туман, погода нелетная. Стульев нет. Сидим на рюкзаках. Шалыга занял оборону возле кассы. Хотя комсомол и подал заранее заявку на нашу группу. На всякий случай.
Беженцев мало. В основном здесь группы спасателей, разъезжаются по домам, живых уже с завалов не снять.
Идет обмен информацией: кто, где, что".
Хабаровчане сообщают страшную весть: ночью взрывали развалины на радиотехническом заводе, саперы неправильно рассчитали заряд, и на лагерь москвичей и киевлян упал дом. Живые и раненые эвакуированы, мертвые под завалом. Это что, тоже стихия?
Сергей Хардиков:
"Погибло человек 20. Вот так.
Парни рассказывают как уронили бетонную плиту на мародера (того самого "педагога", что был у нас). Солдат вовремя отвернулся: "Ребята я ничего не видел".
И еще одна весть - загорелись палатки в грузинском лагере: один спасатель погиб, другой в госпитале.
* * *
Ленинаканский аэропорт. Здание почти не пострадало. Сидим на рюкзаках. Рядом парень из украинского колхоза. Какой хохол без сала? Сала у парня нет, но он щедро оделяет нас хлебом с колбасой, сыром и маслом. Наши продовольственные запасы теперь ничтожны - все отдали Бомбину.
Изобилие кончилось.
Жуем и перекидываемся шуточками:
- Вот жизнь! - говорит Хардиков. - Две недели без женщин. Утром в пупок упрется, посмотришь и рукой махнешь - не до тебя, брат!
Олег Гвоздев достает напоследок фотоаппарат:
- Так, приготовились...
- Слушай, Олег, - усмехается Бессергенев. - Вот ты все щелкаешь, а когда научишься отснятое воспроизводить?
- Мне прямо неловко, - невозмутимо парирует Гвоздь. - Мне прямо стыдно слышать такое от передового человека поселка Белоусовка!
Прячет фотоаппарат, отламывает кусок хлеба.
- И мне отрежь, - Юра косит на Олега глазом.
- Пожалуйста, Юрий Митрич, - говорит Гвоздь. - И не забудьте перед употреблением разжевать...
Угощавшего нас парня зовут Федор, и он рассказывает нам о том, как с неимоверным трудом, в одиночку, пытался уехать сюда, спасать.
- Заманали меня в райкоме: кто платить за тебя будет? - говорят!
- Знакомая история, Федя...
- Плюнул на них, махнул за свои. А в аэропорту в кассе мне говорят: тут люди на похороны едут, а ты куда рвешься? Спасать, говорю. Как на дурака посмотрели.
Во все времена хапать себе было понятнее, чем отдавать другим. Себе! - это на уровне безусловного рефлекса, инстинкта самосохранения. И только если этот инстинкт подсказывает, что для пущего благополучия нужен еще кто-то другой, тогда можно подумать о том, чтобы поделиться. Но спасать другого без прямой выгоды для себя? Абсурд...
В этом смысле мы тут все ненормальные.
Хотя, как рассматривать выгоду...
А Хабаровчане встречали того шизо-спасателя, что норовил к нам присоединиться несколько дней назад. Вычисляем его по приметам.
- Вот падла! - говорят мужики. - Мы его засекли, когда он парфюмерию из развалин магазина тырил. Ну, наподдали ему немного, да отпустили. Зря, наверно, отпустили...
* * *
А нас все задерживают "по погоде". Ленинакан не хочет нас так просто отпускать. Сидим в холодном аэропорту, где-то взрывают развалины, и тогда сотрясается все здание. На потолке трещины. Не хватало еще здесь засыпаться!
Грустно.
Сергей Хардиков:
"Открылся буфет. Буфетчик уперся:
- Торгую только на продуктовые карточки.
Через 4 часа он дал себя уговорить торговать за деньги. Хотя все понимают, что деньги он положит в свой карман. Но кушать-то хочется. Коммунизм кончается.
А на улице с машины раздают хлеб всем желающим. Хлеб очень вкусный. Андрюша Волков изрек:
- Завтра надо будет хлеба побольше взять.
Мы его чуть не убили. Еще и завтра тут загорать? Прошло уже 16 часов, как мы находимся в аэропорту. Надежда вылететь сегодня тает, как эскимо.
- Багриться надо! - рокочет Вова Пантюхин, раздевается и залезает в спальный мешок. Кое-кто присоединяется к нему. В Ленинакане погода наладилась - теперь в Ереване идет снег. Самолеты не летают.
* * *
23.00. Сидим напрочь. "По погоде". Обычная ненавистная аэрофлотовская ложь. Почему нельзя сказать правду даже в таких мелочах, как вылет самолета?
Чем сидеть вот так, мы могли бы сегодня неслабо поработать.
Мужики на примусах варганят вечерний чай. Похоже, мы так и заночуем в Ленинакане. Ержан купил у Хабаровчан за 100 рублей шатровую палатку и теперь мается - не переборщил ли с долгами. Чай назрел и кончился.
Курим, курим, курим... А что еще делать?
