Отдел рукописей снаружи и изнутри - 10

Две молодые женщины в архивной группе — Ира Козьменко, учив­шаяся на истфаке двумя курсами младше меня, и Леля Ошанина, стар­ше меня лет на пять, - были существами прямо противоположными. Ира, казалось, была рождена, чтобы остаться старой девой, и при этом не сближалась ни с кем, занятая собой и своими жизненными успехами. Проработав вместе с ней несколько лет, я, в сущности, мало ее знала. Потом она ушла из отдела на преподавательскую работу.

Леля Ошанина, с которой я познакомилась еще в Свердловске, была человеком незаурядным и занятным. Мы сразу сдружилась, и эта близость продолжалась довольно долго, но потом она начала ослабе­вать, и меня, знаю, очень осуждали, считая, что я зазналась. На самом деле, просто я двигалась вперед, а она оставалась все той же, и сближав­шие нас нити не могли не рваться. Но отношения между нами навсегда остались дружескими. Жизнь Елены Николаевны заслуживает особого рассказа.

Девичья ее фамилия — Туликова. Семья, до революции состоятель­ная, очень пострадала от катаклизмов эпохи. Занимаясь потом декабри­стами, я столкнулась с именем известного в середине XIX века, много помогавшего декабристам московского откупщика Я. П. Туликова и не исключаю, что отец Лели — его потомок. Рано овдовевшая ее мать одна воспитывала двух девочек. Леля родилась в 1911 году, Лариса двумя годами раньше. Сестры были красивы и в сложной тогдашней жизни очень на это рассчитывали.

Леля, окончив только школу-семилетку (7-ю, в Плотниковом пере­улке, ее одноклассником был будущий писатель Рыбаков) и начав после школы работать секретаршей, вскоре завела роман со своим начальни­ком, дипломатом И.М. Ошаниным, женатым человеком, имевшим де­тей. Возможно, служебный этот роман не кончился бы ничем серьез­ным, но у возлюбленного и без того были нелады с женой, а его как раз в этот момент (в конце 20-х годов) отправляли секретарем посольства в Пекин, куда по протоколу полагалось прибыть с женой.

Ошанин развелся, женился на Леле и увез ее с собой в Китай. Надо только представить себе головокружительный поворот судьбы: девоч­ка, выросшая в крайней нужде, для которой мечтой была новая пара фильдеперсовых чулок (забавно, что едва я стала об этом писать, как из глубин памяти вдруг выскочил тогдашний этот термин!), но уверенная в своей красоте и убежденная, что рождена для лучшего, вдруг становится дипломатической дамой, живет в роскошных апартаментах, окружена почтительными китайскими слугами, подающими к столу удивитель­ные деликатесы, и может купить любое приглянувшееся платье, туфли, французские духи! И так три года подряд. Скудное московское суще­ствование забыто, жизнь прекрасна! И когда муж заговаривает о ребен­ке, которого хорошо бы родить и подрастить здесь, она только беспечно отмахивается: зачем же портить такую привольную, такую радостную жизнь!

Но вот кончается срок пребывания Ошанина в Китае, пора возвра­щаться. И в поезде, везущем их через всю Россию, он говорит своей мо­лоденькой жене, что обдумал свою судьбу, тоскует по детям и решил вер­нуться к оставленной семье. Он довозит Лелю в машине, с чемоданами и коробками подарков из Китая, до двери ее дома в Староконюшенном переулке, но даже не входит. Сказка кончилась, и так неожиданно, так несправедливо... На память об этом головокружительном витке ее жиз­ни остается, в конце концов только заграничный патефон «His master's voice». Ужаснее всего то, что она сознает свою вину в случившемся.

Наконец, с трудом придя в себя, она начинает жизнь заново: гото­вится и поступает на исторический факультет пединститута. Учась там, постепенно отходит от пережитого краха. Но мне кажется, что Ошанин был ее единственной настоящей любовью. И через много лет она не могла равнодушно слышать его имя - а он стал известным ученым, и имя его то и дело попадалось в науке и прессе.

Хорошенькая, темпераментная, полная жизни Леля не была, конеч­но, одинока. Но ее почему-то всегда влекло к людям старше ее, и она еще не раз обжигалась на том же месте.

Уже при окончании института у нее завязался роман с профессо­ром Георгием Андреевичем Новицким - года за два до войны. Я в то время сама училась у Новицкого: кроме пединститута, он преподавал и на истфаке университета, читал историю народов СССР (то, что теперь называется этнологией). Читал скучно, вяло, и мы просто засыпали на его лекциях в Коммунистической аудитории, большой аудитории на Моховой. Кончилось тем, что и его она увела от семьи, где была уже почти взрослая дочь. Между тем началась война, и Георгий Андреевич с Лелей уехали в эвакуацию в Ашхабад, а потом, как и весь университет, в Свердловск.

Когда я восстанавливалась в университетской аспирантуре и при­несла нужные бумаги, меня послали в ректорат, сказав: «Отдадите се­кретарю ректора, это жена Новицкого». Я воображала, что увижу по­чтенную даму. И очень удивилась, застав за столом перед входом в ка­бинет ректора (не помню уже, кто это был — все еще Бутягин или уже Галкин) молодую, цветущую женщину. Мысль, что такой может быть жена толстого и, с моей точки зрения старого Новицкого, как-то не укладывалась в голове.