Я начала работать в отделе, обладая уже некоторым опытом исследования документальных источников, пусть не в подлинниках. Моя диссертация строилась на изучении сочинений итальянского мыслителя эпохи Возрождения Франческо Гвиччардини. Но во всем, что касалось архивов, я была совершенно темным человеком. Предстоявшая работа казалась довольно механической процедурой, простой фиксацией в описях названий документов или рукописных книг.
И первым сильным впечатлением, после которого у меня начали понемногу раскрываться глаза, стал рассказ Елизаветы Николаевны об архиве, которым она тогда занималась. Я не больше месяца была в отделе, когда состоялось первое из обычных там тогда научных собеседований, где сотрудники рассказывали о своей работе. Елизавета Николаевна говорила об архиве Булгаковых - известной в первой половине XIX века семьи, глава которой, Яков Иванович, был крупным дипломатом, а сыновья, Александр и Константин, почт-директорами (на нынешний манер - министрами связи), один в Петербурге, другой в Москве.
Впечатление получилось многосторонним. Во-первых, просто увлекало изложение истории семьи, с документальными портретами ее членов, с чтением отдельных замечательных писем. Во-вторых, я впервые, вероятно, в полной мере осознала масштаб своего невежества в отечественной истории XIX-XX веков, которой я совершенно не занималась в университете, а только сдавала экзамены, пользуясь своей хорошей памятью для того, чтобы донести выученный учебник до стола профессора. К этому надо прибавить ожидание ребенка и отпуск в связи с ним, уже на третьем курсе освободившие меня от семинарских занятий по предметам, не относившимся к будущей специальности. Память, надо сказать, была тогда прекрасная: Даня, пока жил с нами, не записывал нужные ему телефонные номера, а спрашивал их у меня. Выучивала я учебники с необыкновенной легкостью, но так же легко выпускала выученное из памяти.
А тут, слушая рассказ Елизаветы Николаевны, я впервые поняла, какой объем знаний необходим, чтобы квалифицированно ориентироваться в грудах старых бумаг, к разбору и описанию которых приступает архивист. И осознала свою неподготовленность.
И, наконец, рассказ этот приоткрыл особое очарование архивной работы: постоянное прикосновение к тайнам прошлого, разрешение ежедневно возникающих загадок, завораживающая задача атрибуции. Одним словом, увлекательность следствия над прошлым.
Еще совсем не зная, чем я буду заниматься в отделе — точнее, зная, что меня пригласили описывать собрание рукописных книг на западноевропейских языках, - я тогда уже подумала, что самое лучшее было бы заниматься отечественными архивами, и с этого времени начала по-настоящему восполнять пробелы в своих знаниях русской истории и культуры XIX-XX веков. Вот что сделал со мной один рассказ Елизаветы Николаевны.
Я не раз еще вспомню о ней в дальнейшем, но, говоря о начале нашего общения, надо добавить некоторые подробности.
Прежде всего именно ей я обязана встречами с людьми, о которых уже мельком упомянула, - людьми, которые даже через тридцать почти лет после революции по своей культуре, тю менталитету, как сказали бы теперь, принадлежали ко времени, ей предшествовавшему. Самыми близкими Елизавете Николаевне были сестры Игнатовы Наталья Ильинична и Татьяна Ильинична. Их отец, Илья Николаевич Игнатов, до революции редактор газеты «Русские ведомости», в 1920 году заведовал «Литературными комнатами» Румянцевского музея, где начинала Е.Н. Татьяна Ильинична, в замужестве Коншина, историк по образованию и по профессии, жена брата Елизаветы Николаевны, ко времени нашего знакомства репрессированного и погибшего, восхищала эрудицией, мужеством и стойкостью во всех жизненных неурядицах, выпавших на ее долю. Нам, сотрудникам отдела, впоследствии довелось устраивать ее в Дом престарелых и навещать там до самой кончины.
Наталья Ильинична была человеком совсем иного склада. Филолог по специальности, она обладала еще большей эрудицией, чем сестра, но по темпераменту резко отличалась от спокойной, всегда уравновешенной Татьяны Ильиничны. Резкая и остроумная, она могла сразить человека язвительной репликой. Вскоре после меня она пришла в отдел, и, общаясь с ней изо дня в день, мы могли оценить и высочайший уровень архивиста-исследователя, и непростой ее характер. Работала она всего года два, но мы и потом виделись у Елизаветы Николаевны, ее задушевного друга. И ее безвременная кончина стала ударом, от которого та уж не смогла, по-моему, оправиться. Это был какой-то роковой перелом в жизни Елизаветы Николаевны.
Свободное копирование
