Несмотря на то, что моя-то жизнь стала много легче, вторая зима в Свердловске вообще оказалась еще более трудной и голодной. Папа из сил выбивался, стараясь получать какие-то льготы и пособия, которые помогли бы нам выжить. К середине зимы он заполучил даже талоны на два обеда в обкомовской столовой. Я приносила их в судках домой, и нам вполне хватало на четверых. Я даже смогла забрать ребенка из детского сада, поручив его бабушке.
А к Новому году наркомат сделал своим сотрудникам царский подарок: были где-то закуплены и привезены в город мерзлые бараньи туши. Папа, в какой-то степени причастный к этой операции, предложил хранить и распределять их у нас на террасе. Там, в холодном, но все-таки закрытом помещении они немного оттаивали, молодые папины сослуживцы рубили их топорами на части, взвешивали на специально привезенных больших весах и раздавали, деля со скрупулезной точностью. Мы встречали 1943 год у родных с ошеломляющим вкладом в новогоднюю складчину — бараньими котлетами.
Но это были редкие взлеты. Конечно, вся страна жила на неандертальском уровне, с не такими уж большими отличиями, не только во время войны — жила так уже давно. Но мы в Москве привыкли все же к другому, и приспособиться к новым для нас условиям, выжить и сохранить себя было не так просто.
Я наблюдала, как постепенно опускались некоторые мои новые знакомые, эвакуированные из Москвы или Ленинграда профессорские дочки: переставали мыться, стирать, купать детей.
Это выводило меня из себя. Я ни за что не хотела отступить от привычных требований к быту—не просто стирала, а кипятила и крахмалила белье, летом заготовив крахмал из картошки. А что значило ежедневно купать ребенка и хоть раз в неделю всем помыться и перестирать снятое белье? Это значило наносить несколькими рейсами воду из колонки тяжелыми бадьями. По сугробам, по льду, широко раскинувшемуся вокруг этой колонки. А во мне весу 45 килограммов и рост почти с эту самую бадью. Потом кипятить воду в чугунах в русской печи, которую я вначале не умела растапливать, а потом научилась, как и всему. И подумать только, что так жила испокон веку и живет до сих пор, через полвека, наша деревня! А я с ужасом вспоминаю тот опыт, для меня являющийся приметой страшного военного времени.
Свободное копирование
