Вернусь, однако, к последним предвоенным месяцам. Я упоминала, что в ту зиму работала в ИМЭЛе, — тогда еще совсем не том учреждении, каким оно стало через пару десятилетий, когда мне, уже по профессиональным моим делам, приходилось постоянно с ним сталкиваться и сотрудничать (я даже получила грамоту ЦК КПСС за содействие подготовке пятого издания собрания сочинений Ленина!). В начале же 40-х годов это странное научное учреждение, лишь недавно объединившее в себе Институт Ленина и Институт Маркса и Энгельса, сохраняло еще рудименты своего прошлого, времен Д.Б. Рязанова. Секторами еще заведовали какие-то непонятным образом уцелевшие эмигранты-коминтерновцы, немало было старых сотрудников, хотя каток репрессий, конечно, уже прокатился в предшествующее десятилетие по штату института.
Сектор Маркса, где нам с Осей предстояло работать, занимался тогда подготовкой дополнительных томов к собранию сочинений корифея. Источниками публикаций, как и собрания сочинений, служила созданная еще при Рязанове знаменитая фототека: полученные некогда из Германии фотокопии рукописей Маркса и Энгельса (в институте принято было ее называть как-то особенно, по-немецки, я уже запамятовала это название).
Если представить себе низкое качество фотокопий (непонятно, почему они были такими — ведь фотография в то время достигала больших высот) и трудности чтения черновых рукописей даже в оригинале, особенно Маркса, то совершенно непонятно, как я могла, хоть и неплохо владея тогда немецким, осмелиться взять на себя такую работу. И как мог руководивший этим делом И.Ф. Гиндин доверить это нам с Осей?
Но так и произошло. Сначала он пытался проверять предлагаемое нами чтение, а потом, убедившись, видимо, в нашей добросовестности и умении, прекратил проверки и прямо отдавал машинисткам то, что мы считали законченным.
Мы готовили к печати том «Хронологических выписок» Маркса - материал, по самому его характеру черновых заготовок к работам, особенно трудный для чтения. Мой первый опыт чтения черновых рукописей показал, что я обладаю необходимыми для этого специфическими способностями. Вот почему я позднее так смело ринулась читать и описывать в Отделе рукописей Ленинской библиотеки средневековые фолианты на разных языках, не имея понятия о том, как это делать.
Не помню, смотрела ли я потом тот том Маркса, для которого работала, и не знаю, отмечены ли в нем как-то мое и Осино имена. Может быть, и нет.
Помимо накопления исследовательского и археографического опыта, служба в институте давала очень существенный доход. В учреждениях ЦК платили хорошо, а книжечка-пропуск с красными буквами «ЦК ВКП(б)» на обложке давала множество преимуществ в зрелищных заведениях.
Разумеется, помимо работы у Гиндина, я готовилась и сдавала кандидатский минимум. Сразу, зимой, сдала французский язык, который знала прилично. Минимум по специальности на нашей кафедре сдавали не в виде обычного экзамена с вопросами и ответами: Косминский считал, что с этим покончено уже на выпускных экзаменах в университете. Теперь требовалось доказать свой исследовательский уровень, и аспирант должен был представить два реферата (один по раннему средневековью, другой — по позднему), вокруг которых устраивалась дискуссия.
По позднему средневековью я написала реферат о Макиавелли, так как собиралась заниматься итальянским Возрождением. А по раннему Косминский, в это время переключившийся в основном на историю Византии, предложил мне тему «Прокопий Кесарийский и его "Тайная история"». Русского перевода трудов Прокопия тогда еще не существовало, источник был на латыни — таким образом, реферат одновременно был испытанием и моего знания языка.
Я успешно справилась с обеими темами, заслужила редкую для Кос-минского похвалу и стала готовиться к последнему кандидатскому экзамену по философии. Но сдать его до июня я не успела и сдавала уже много позже.
Как я успевала делать все это одновременно, я уже плохо себе представляю. Молодость, конечно, и совершенно невероятная трудоспособность.
Будущее свое мы с Павликом тогда рисовали себе однозначно: наука и только наука. И подальше от тех проблем, где нужно работать на официальные требования. Разумеется, главные сложности такого рода ожидали меня — но избранная мною специальность как будто бы достаточно надежно защищала. А в естественные науки власть тогда еще не вмешивалась, и нам не могло даже прийти в голову, что случится потом, например, с биологией и что едва не случилось с физикой. Не случайно любимыми тогда нашими книгами были роман Каверина «Исполнение желаний», в центре сюжета которого был научный подвиг - расшифровка зашифрованной Пушкиным 10-й главы «Евгения Онегина», и только что изданный в русском переводе роман Синклера Льюиса «Эроусмит» о судьбе молодого ученого.
Свободное копирование
