Солнечным весенним утром, в апреле 1927 года, мы вышли с встречавшим нас папой на площадь перед Курским вокзалом, где стояли в ожидании пассажиров ряды извозчичьих пролеток. В одном из таких экипажей, теперь уже невероятных, а тогда единственно возможных, мы отправились в долгую поездку через весь город в наше новое жилище. Я помню ее гораздо лучше, чем все последовавшее лето в Покровском-Стрешневе. Вероятно, наш извозчик совершенно миновал центр. И узкие улицы, по которым мы ехали, с булыжными мостовыми, низкими домами, какими-то деревенскими по сравнению с прекрасно застроенным еще до революции центром Харькова, где мы жили, казались мне мрачными и некрасивыми. И я бросала недовольные взгляды на родителей, недоумевая, чему они так рады и зачем надо было стремиться в этот противный город.
Только потом, когда папа несколько раз свозил меня в город, побродил со мной по центральным улицам и площадям — к Большому театру, университету, бульварам, памятникам Пушкину и Гоголю, к храму Христа Спасителя, наконец, на Красную площадь с тогда еще деревянным, обнесенным металлической оградой мавзолеем, я вполне оценила город, навсегда ставший моим. В мавзолее, однако, мы тогда не были (может быть, в него почему-то не пускали, а может быть, папа не счел это нужным). Впервые я туда попала позднее со своим пионерским отрядом — и не испытала ничего, кроме страха и отвращения, какие вызывает в детях вид мертвого тела.
Свободное копирование
