1906. Июнь - 19

19

    Иов оставил, только меньше, чем обещал, задатку, остальное в среду. Казаков ничего не возвращает, я думаю, я это так и брошу. Поехал к Баксту, который просил присутствовать при свидании с Диотимой, в предотвращение случайностей которого, он s’est vide[Опустошился (франц.).] вчера где-то. Показывал мне неконченную еще вещь, мне очень понравилось по краскам. Находит Павлика inferieur a nous mais gentil[Низшим по сравнению с нами, но милым (франц.).] , но не об Мережковском же и Ницше толкуют во время rendez-vous и веселых эскапад. Он весел, мил и хорошо сложен, вот и все. Заезжал к парикмахеру. Скоро приехал Нувель, веселый, но не очень охотно оторвавшийся от писанья музыки. Пришла Диотима, обиженная и какая-то более чужая, говорит, что В<ячеслав> Ив<анович> считает нас неблагодарными; от Городецкого письмо, что не мог прийти на Гафиз, т. к. накануне узнал наинежнейшее, что есть в жизни, и к следующему Гафизу принесет неслыханную роскошь[1]. Что за мистификация! Вышли вместе. Бедная Диотима на улице днем в ее платье производит какое-то странное впечатление. Нувель завтра пойдет к ним, меня не звали. Я не знаю, не хотят они, что ли, чтобы я ходил к ним? Гафиз предлагается на новых началах, не то в виде тенишевских занятий, где полчаса лекции, полчаса беготня, со строгой регламентацией, не то мессы, не то Думы. Вместо Архонта будет Евритмох. Диотима меня угнела. После обеда, во время которого я был несколько печален, я стал читать очаровательные местами мемуары Гольдони, мечтая, как это ни странно, о Павлике и слушая, как В<альтер> Ф<едорович> пишет музыку к куплетам Гаэтано[2]. Не послать ли Эме Лебеф в Италию, а то мне трудно будет писать о Париже, где я не был, не имея ясного представления, хотя бы топографического. Потом мы пойдем гулять и вернемся к чаю. Брюсов говорил, что Поляков и не думал об издании моих нот[3], Диотима хотела заставить меня видеть в этом предательство, но я на это и не особенно рассчитывал, и потом, Брюсову это может и не быть известным. Мы напились чаю раньше и пошли на Невский. Была чудная погода, и луна в каналах с домами напоминала Верону, но толпа на Невском была не из приятных: пьяные, драка, какие-то забастовщики, хулиганы, разваливающиеся старики, ужасные девки - все побуждало скорей свернуть на спокойную Мойку, Кирпичный, где никого не было видно и только лампады сияли по три в каждой комнате (добрый знак), и домой. Поиграли «Zauberflote» без удовольствия и, поевши, легли рано спать.