Девочки в хедер на ходили, но грамоте их обучали. Считалось необходимым и достаточным, чтобы девочка, в будущем жена своего мужа, обязательно ходившая с ним в синагогу по праздникам, а иногда и по субботам, владела техникой чтения, чтобы разбираться в многочисленных молитвах субботнего «сидура» или праздничного «мазхора». 
Молитвенники для женщин печатались в известной виленской типографии вдовы и братьев Ромм, снабжавших ими всю Россию. Издавались они большими фолиантами и набирались крупным, жирным шрифтом. Были и изящные издания в тисненых золотом переплетах, хранившиеся в картонных футлярах. Мазхоры пользовались оживленным спросом в дни, предшествовавшие осенним праздникам Рошешоне и Йом-Кипур. Не посещать в эти дни синагогу было просто неприлично… Редко понимая содержание молитв, составленных на древнееврейском языке, женщины, однако, щеголяли своими молитвенниками так же, как шелковыми нарядами и драгоценностями, в которых любили красоваться в дни праздников. Иметь нарядный мазхор считалось признаком хорошего тона.
Настольной книгой для чтения по субботам у женщин в ортодоксальных семьях была известная «ЦЕЕНО-У-РЕНО» - колоритный пересказ на доступном разговорном языке идиш библейских сказаний, сдобренный изрядной толикой нравоучительных изречений и религиозных сентенций. Моя мама, более молодая и светская, уже не читала «ценурену», как звали ее в быту. Ее больше интересовали современные сентиментальные романы Динезона и Спектора, увлекали повести Менделе Мойхер Сфорима, рассказы Шолом Алейхема и Переца, хотя она хорошо знала и библейские, и талмудические сказания. Но для набожных соседок, чуждавшихся «трефной» литературы, чтение Цеено-У-Реено было неот'емлемым элементом субботнего отдыха, предметом неменьших наслаждений, чем сладкий субботний цымес. В субботние послеобеденные часы старушки садились куда-нибудь в уголок и медленно, с чувством и волнением перечитывали поэтические сказания из Пятикнижия, эпизоды из жизни святых отцов Авраама, Исаака и Якова и святых матерей Суры, Ривки, Рухл и Леи. Они погружались в мир романтики, отрешенные от кухонно-базарных будней, в мир божественных откровений, в мир познания добра и зла. К чтению они примешивали свои воспоминания о пережитых радостях и горестях и глаза их блистали восторгом или увлажнялись иногда непрошенной слезой.
Жила у нас во дворе старушка Этл. Бездетная, одинокая, вечно сердитая и крикливая, она не любила детей, и мы ее избегали и даже боялись. Когда она появлялась во дворе, сгорбленная, в темном платье, озираясь по сторонам крючковатым носом, она напоминала черную ворону или Бабу Ягу. Жила она на доходы от дачи денег в рост. Одалживая беднякам деньги под залог, она ревниво следила за взносами процентов, которые должники ее приносили по пятницам до обеда. И горе было тому портняжке или сапожнику «шистеруку», который оказывался неаккуратным плательщиком! «Огонь и сера», болячки и погибель сыпались из уст старухи на их несчастные головы. Но вот наступала суббота - и ведьма преображалась. Она надевала шелковое платье, украшала шею цепочкой и пальцы кольцами и, уходя в синагогу, придавал себе вид набожной скромницы и тихони. Вечером, у окна или на веранде, в лучах заходящего солнца, она водила пальцем по строкам своей «ценырены», читая нараспев и причмокивая губами от умиления. Окончив страницу, она слюнявила палец и переворачивала ее, вновь затягивая свой речитатив. В это время можно было, незаметно подкравшись, крикнуть ей в ухо: «а гит шобес, бобе Этл!» Она вздрагивала, огорошенная, поднимала голову, складывала на губах нечто, долженствовавшее изобразить улыбку, и сквозь зубы шепелявила в ответ: «А гут шабеш, Абрашке!».
Девочек учили также письму. Будущая невеста должна была уметь вести переписку с женихом, затем - при надобности - с мужем, с родственниками, с подругами детства. Еврейской грамоте, а затем и русской грамоте девочек обучали не меламеды, а более светские учителя, так называемые «шрайберы». В годы моего детства наряду со шрайберами в городе стали появляться и школы для девочек. В классах за партами молодые учителя и учительницы обучали грамоте, счету, знакомили с начатками географии и истории. Одной из таких школ в нашем городе была «школа для бедных» Тани Липецкер.
Школа была организована дочерью местного богача, учившейся на Высших Женских курсах и посвятившей себя делу воспитания молодого поколения в духе впитанных ею идеалов народoвольчества. Вместе с сестрой она открыла начальную школу для девочек из еврейской бедноты и с присущим в те годы энтузиазмом стала безвозмездно сеять в народе семена «разумного, доброго, вечного». Сестры были не настолько богаты, чтобы долго содержать школу на свои средства. Поэтому они обратились за помощью в Петербургское общество распространения просвещения среди евреев - ОПЕ. Общество охотно откликнулось на призыв сестер и организовало в городе свое отделение, которое взяло на себя попечение о школе. Таня Липецкер стала заведующей школой, но память об учредительнице настолько укоренилась среди населения, что в простонародье она продолжала именоваться «школой для бедных Тани Липецкер».
Общество вербовало своих членов среди местной еврейской интеллигенции и более состоятельных жителей, проявлявших интерес к общественным делам. Членский взнос составлял три рубля в год. Он часто выплачивался помесячно - по 25 копеек в месяц. Делавшие разовые крупные взносы считались почетными членами Общества. Почет выражался в том, что на собраниях они сидели в первом ряду и в печатном годовом отчете числились в отдельном списке. Ежегодно до начала учебного года общее собрание членов рассматривало отчет за минувший год, утверждало бюджет, учебную программу на предстоящий, выбирало новое правление и ревизионную комиссию.
Со школой Тани Липецкер связано мое «боевое крещение» на общественном поприще. К описанию этого события в моей жизни я и перехожу.
Одной из дискуссионных проблем еврейской жизни в мои юношеские годы была проблема культурного наследства, вопрос о роли в развитии нарождающейся светской литературы и светской школы древнееврейского языка «гебреиш» и разговорно-еврейского языка «идиш». Сторонники национального развития - гебраисты требовали преподавания в школе и гегемонии в литературе древнееврейского языка, как языка многовековой культуры еврейского народа, языка Библии и Талмуда. Разговорный язык «идиш» они третировали как «жаргон», не имеющий ни прошлого, ни будущего. Их противники - идишисты требовали демократизации еврейской культуры и преподавания в школе на доступном народным массам языка, на котором появилась уже большая пресса и литература, в том числе такие корифеи художественного слова, как Менделе Мойхер Сфорим, Шолом Алейхем и И.Л. Перец.
Сестры Липецкер были далеки от еврейских национальных проблем. В своей школе они вели преподавание на русском языке, стараясь через знание русского языка приобщить детей к русской культуре. Но когда школа стала общественной, вокруг нее разгорелась общественная борьба между ассимиляторами, гебраистами и идишистами за влияние, за введение в программу преподавания еврейского языка и литературы. Против ассимиляторов, не пользовавшихся серьезным влиянием в небольших городах и местечках с компактным еврейским населением, гебраисты и идишисты выступали совместно, но между собой они вели ожесточенную партийную борьбу.
Осенью 1916 года мне довелось впервые принять участие в этой борьбе на годичном собрании Балтского отделения ОПЕ. Собрание проходило с исключительной страстностью. Я впервые слушал публичные речи ораторов, стремившихся кто убедительной логикой, кто горячей страстностью, кто красочным словом, остроумием, меткой иронией и шуткой привлечь на сторону своей партии большинство голосов. Наравне со всеми я неистово хлопал одним ораторам, шикал другим. Я был тогда фанатичным гебраистом и воспринимал идишистов как личных врагов.
Пока шло собрание, где-то в сторонке обе партии со списками членов Общества в руках вели предварительный подсчет явившихся на собрание членов, определяя шансы - свои и противника. Тут же давались поручения подручным мальчикам мимолетно слетать за каким-нибудь из членов Общества, на положительный голос которого можно было рассчитывать, и почему-то не явившимся на собрание. Я тоже получал такие ответственные задания. Что есть сил носился я по городу, прибегал запыхавшись к обладателю права голоса, старался об'яснить ему всю важность его участия в голосовании, сломать лед его индифферентности к общественному делу, зажечь его огнем своего возбуждения, и не уходил, пока не добивался того, что он надевал шляпу, брал палку и отправлялся на собрание. А я уже мчался к другому избирателю, боясь, чтобы он не опоздал к голосованию.
Из всех выступлений меня больше всего взволновала горячая речь учителя И. Канеля. Это был коренастый человек ниже среднего роста с угловатыми движениями и топорной походкой. Приподнятые широкие плечи создавали впечатление горбуна. Беспорядочная и неуемная шевелюра покрывала крупное лицо. Он был очень близорук, и когда он снимал очки, глаза суживались в маленькие щелочки. Одет он был в серый куцый пиджачок, под которым виднелась рубашка не первой свежести. Жил он на скудное жалование школьного учителя и имел пару частных уроков.
Но в этом неуклюжем теле горела большая и страстная любовь к своему народу, его языку и культуре. Он хорошо знал еврейский язык, Библию и Талмуд, однотомное издание которого являлось его настольной книгой. Выходец из литовского местечка, Канель был типичным «литваком» по росту, уму, бедности и упорству в достижении цели. Он учился в ешиботе, затем окончил Виленский учительский институт ОПЕ и попал на работу в школу Т. Липецкер. Его еврейский «литовский» диалект и певучий разговор отличался четкостью произношения, чистотой и изяществом, а лексикон - четкостью и богатством, не в пример простоватому и грубоватому языку наших мест. Когда Канель жил в нашем городе, он плохо владел русской речью, но это не помешало ему уже после Революции поступить на юридический факультет Одесского Института народного хозяйства и получить дополнительную квалификацию юриста. Его настойчивость в достижении цели можно проиллюстрировать еще двумя примерами. В течение многих лет он упорно добивался разрешения на выезд в Палестину, где его чуть ли не десяток лет ждала невеста, получил такое разрешение в тридцатых годах, когда это казалось невероятным, и уехал в Палестину, где продолжал заниматься любимой учительской профессией. С таким же упорством он ухаживал много лет за красивой и жизнерадостной девушкой, имевшей много поклонников, добился ее взаимности и женился на ней уже в возрасте около 40 лет.
Канель принимал активное участие в общественной жизни. Он не был оратором. Когда ему приходилось выступать публично, он всегда волновался. Но волнение его, связанное еще с трудностями в подыскании нужных слов, в которое он вкладывал огромное напряжение воли и силу убеждения, производило на слушателей ошеломляющее впечатление. Помню, как Канель взял слово на годичном собрании СПЕ в защиту своего предмета. Говорил он недолго. Вышел бледный, вз'ерошенный. Капельки пота покрыли лоб. Перебирая слова, он жестами старался восполнить содержание речи. Собрание велось на русском языке, а он не выговаривал звука «Ы», заменяя его звуком «И». Но его исковерканная неправильным произношением речь отличалась особенной проникновенностью и властностью. Бледность лица сменилась горячностью. Устремленные в аудиторию жесты приковывали к себе. От пальцев словно исходили гипнотические или электрически заряды. Я пережил тогда дрожь восторга от ораторской речи, которая переполняет слушателя, подавляет его, подчиняет воле оратора, вожака, владыки. Вы готовы немедленно, на рассуждая, подняться и следовать за вожаком, выполнять его призывы и указания.
Нечасто жизнь дарует такое наслаждение. Пожалуй, только дважды в жизни мне пришлось пережить что-то подобное от ораторской речи. Но то были речи прославленных ораторов, а не маленького, невзрачного на вид местечкового учителя.
Канель закончил свою речь словами, которые и теперь звучат в моих ушах: «Ми сделали попитку. Ми прави, ми победим!» Гром аплодисментов перекрыл слова, потряс зал. Кругом кричали, хлопали, ревели от восторга, от радости предвкушаемой победы.
Канель оказался прав. Большинство собрания отдало голоса за нас. Мы торжествовали победу.
Свободное копирование
