Прибыв в Баку во второй половине дня, мы сразу отправились в Каспар, как называли здесь Каспийское пароходство. Размещался Каспар в центре города и, как мы поняли, это было очень уважаемое в Баку учреждение. В кадрах уже никого не было, нам предложили прийти завтра утром. Мы спросили, где нам можно переночевать. Ответили:
- Ищите сами, у нас ничего нет. Мы отправились в Бакинскую мореходку. На КПП объяснили дежурному офицеру, кто мы такие и чего хотим. Нас разметили в кубрике, который занимала азербайджанская группа. Приняли нас ребята очень доброжелательно. Расспрашивали о нашем училище, рассказывали о своём. Нас поразило, что на всех них было надето тёплое белье бежевого цвета, хотя в Баку погода была плюсовая. В нем они и щеголяли в кубрике. Странно смотрелись, на наш взгляд, курсанты-мореходы в бежевой упаковке.
Белье на зиму получали и мы, но никто его не носил. Это считалось у нас дурным тоном, хотя зимой у нас было попрохладней, чем в Баку. Иногда, бывало, Кулларанд объявлял, что при построении на увольнение будет проверять, надеты ли кальсоны. Не надевших, увольнять не будет. Мы решали этот вопрос просто. Вокруг ног обматывались белые носовые платки, часть их закрывали носки. Если же Кулларанд в припадке кальсонного рвения все-таки приказывал приподнять штанины (некоторые называют их - гачи), было полное впечатление, что под брюками белые кальсоны. Выйдя за КПП, мы вынимали платки, этим кальсонная эпопея и кончалась. У бакинцев же дело было поставлено без дураков.
Утром при подъёме в кубрик вошёл офицер-азербайджанец. Дневальный скомандовал: - Смирно! - и обратился к нему: - Салам аллейкум! - Аллейкум-ас-салам! - козырнув, ответил офицер.
Нас это поразило ещё больше, чем бежевые фигуры местных курсантов. Наши офицеры-эстонцы в училище разговаривали только по-русски, даже с курсантами эстонской группы.
Мы позавтракали с ребятами и дружески простились с ним. Нас приятно удивила теплота, с которой азербайджанцы отнеслись к нам. Но само училище нам понравилось меньше, мы с Эльмаром единодушно решили, что наше - лучше.
Хотя, осенью 1959 года у нас в ТМУ появился капитан второго ранга Веселов, переведённый из Бакинской мореходки. У него был тик века правого глаза, и, общаясь с кем-нибудь, он придерживал веко пальцем. Вид у него при этом был довольно своеобразный. О чем бы разговор не шёл, Веселов обязательно переводил его на тему "А вот у нас, в Баку". И далее из его слов следовало, что у них в Баку все намного лучше. С лёгкой руки Витьки Сергеева, по аналогии с популярным тогда фильмом "Мы из Кронштадта", Веселов получил кличку "Мы из Баку". Посмотрев на здешнюю мореходку и вспомнив отзывы о ней Веселова, мы убедились в справедливости пословицы о кулике и болоте. ТМУ, по нашему мнению, было гораздо лучше.
В Каспаре нас определили на танкер "Профинтерн", и опять, как и "Украина" на предыдущей моей практике, он стоял на ремонте в заводе. Правда, нас заверили, что через неделю он выйдет в море. На пару дней раньше нас приехали в Баку наши ребята Стасик Авдеенко, Саня Снопов и Женька Троцкий, но мы их в Каспаре не застали, они уже плавали на танкерах.
На танкере нас направили к старпому. Он подтвердил, что через неделю - дней десять мы покинем завод. Спросил, как мы устроились с жильём. Мы ответили, что эту ночь переночевали в мореходке, а дальше собираемся жить на танкере. Он предупредил нас, что экипаж сейчас живёт по домам, танкер не отапливается, а по ночам температура воздуха опускается порой и ниже нуля. Если мы твёрдо решили ночевать на танкере, он прикажет, чтобы нам выдали по несколько одеял.
Так началась наша "Профинтерновская" эпопея. Днём на судне кипела жизнь, мы познакомились со многими ребятами из машинной команды. К вечеру танкер пустел. Кроме нас на судне ночевал сторож - пожилой азербайджанец. У него в каюте стоял электрообогреватель, иногда мы с Эльмаром проводили вечера у него, пили чай, он расспрашивал нас об Эстонии, об учёбе. Потом шли к себе, забирались в промёрзшие койки и дрожали там под кипами одеял, пока постельное белье не нагревалось от наших тел.
Иногда мы бродили по Баку. Были и в Старом городе, поднимались в парк имени Кирова, откуда виден весь Баку и его огромная бухта. Так же, как и в Таллине, на выходе из бухты расположен остров Нарген. Правда, в Таллине его чаще называют на эстонский манер - Найсаар.
Захаживали в кино, побывали на концерте ансамбля Тофика Мамедова, афишами которого был тогда увешан весь Баку. С деньгами у нас было туговато, но кружку пива мы, порой, позволяли мы себе выпить. Пивом торговали исключительно мужчины в небольших киосках, типа "Союзпечати".
Прежде, чем налить пиво в кружку, продавец спрашивал: - Подогреть или нет? На улице было довольно прохладно, и пить холодное пиво было мало радости.
Услышав ответ: - Подогреть, - продавец снимал с электроплитки чайник и наливал в кружку горячее пиво, потом доливал ее холодным. Пиво, по сравнению с таллиннским, было изрядно разбавлено водой.
Туляга с отвращением пил его, брюзжа: - Так вот она, страна Лимония, где вечно пляшут и поют.
Эту Лимонию он поминал всегда, когда что-то вызывало его неудовольствие. Бывало это часто. Баку в это время года был непригляден. Деревья в многочисленных скверах простирали кверху голые ветви, которые гнул и ломал сильнейший ветер, дувший с Каспия. Они словно молили небо о пощаде. Этот же ветер гнал по широким проспектам тучи пыли и песка, порой завивая их в небольшие вихри.
Мы поехали на практику в бушлатах, которые бакинский ветер продувал насквозь. Поэтому в город мы выбирались нечасто. Не раз мы пожалели, что не взяли с собой шинели. Может быть, поэтому-то бакинские курсанты и носили тёплое белье.
Кроме нас, двоих курсантов-практикантов, на судне было двое учеников мотористов: молодой рыжеватый русский парень, которого все называли Малый, под этим именем я его и запомнил, и азербайджанец лет двадцати - двадцати двух Агасалим. Малый был бакинцем в нескольких поколениях, жил он в Чёрном городе - пригороде Баку. Не помню, знал ли он азербайджанский язык, но по-русски он говорил с сильнейшим азербайджанским акцентом. Порой нам было легче понимать Агасалима, прилично говорившего по-русски, чем его, русского.
Агасалим
Агасалим рассказывал, что учился в Бакинском военном высшем командном училище, но оттуда его вышибли. Он объяснял это тем, что отец вовремя не дал кому-то взятку. Позже, когда мы вчетвером жили в одной каюте, мы поняли истинную причину этого - Агасалим был наркоманом. Курил он, правда, как и очень многие тогда на Кавказе, лёгкий наркотик - анашу, это, по-моему, то же, что сейчас называют марихуаной, но курил много и если из-за задержки в море он на сутки оказывался без анаши, ходил Агасалим сам не свой. Зато, в какое бы время дня или ночи мы не приходили в Баку, Агасалим исчезал на час другой и вскоре слонялся по судну улыбающийся, с блестящими глазами. При этом он напевал:
Ах, анаша, ты, анаша,
Ах, до чего ж ты хороша.
Дедом - старшим механиком был сравнительно молодой азербайджанец Эйвазов. Ещё в Каспаре, направляя нас на "Профинтерн", нам сказали, что учитель у нас будет классный. Действительно, механик он был от Бога (или, в отношении его, наверное, правильнее сказать: "от Аллаха"). Высокий, светловолосый, что нетипично для азербайджанца, с пухлыми губами и небольшими светлыми усиками, он был безоговорочным авторитетом для машинной команды. Был он очень вспыльчив, но быстро отходил. В случае возникновения неполадок в каком-нибудь из механизмов, он брал в руки ключи и сам принимался за ремонт. Если что-то не ладилось, он злился, с силой бросал ключи на рифленку палубы и начинал возбуждённо ходить по машине, что-то беззвучно бормоча себе под нос. Успокоившись, подбирал ключи и продолжал работать. Позже, когда мы уже плавали, он не раз удивлял нас знанием всех механизмов машинного отделения. Его часто можно было застать в курилке. На танкерах курить можно только в специально отведённом для этого помещении. Курилка всегда была полна народа: травили байки, играли в нарды, забивали козла. Часто сиживал там и Эйвазов. Играл он азартно. Проиграв, отбрасывал нарды и, так же как в машине, начинал беззвучно шевелить губами. Потом снова придвигал к себе доску, говоря выигравшему у него: - Давай ещё.
Уходить проигравшим он не любил. Как-то, когда я стоял рядом, наблюдая за его игрой, он оторвался от доски и сказал мне:
- Пойди в машину, скажи вахтенному механику, что у второго "бычка" не работает третий цилиндр.
"Бычок" - это вспомогательный дизель БК, работающий на генератор.
Как Дед в гомоне курилки расслышал его ненормальную работу, когда, к тому же, и в машинном отделении работают другие механизмы и громко плюхает главный двигатель, я не представляю. Не помню, как реагировали другие, но на меня это произвело большое впечатление. С другой стороны, может быть, он знал об этом раньше и просто вспомнил за нардами, но я не думаю, что это так. Забегая вперёд, скажу, что когда летом 1960 года я прочитал в газете "Водный транспорт", что в связи с каким-то юбилеем Каспийского пароходства группе его работников присвоено звание Героя Социалистического труда и среди них увидел фамилию Эйвазова, я целиком был согласен с подписавшими этот Указ Председателем и Секретарём Президиума Верховного Совета СССР.
Капитаном "Профинтерна" был Бабаев, плотный мужчина средних лет, больше похожий на татарина, чем на азербайджанца, старпом был русский. Был на судне и помполит, хотя "Профинтерн" в загранку не ходил - маленький худощавый азербайджанец.
У помпы я иногда брал ключ от вечно закрытой "ленинской каюты", там была небольшая судовая библиотека. Помпа давал мне ключ с условием, что я там подмету палубу или протру пыль.
Я выбирал книгу, устраивался в кресле и в одиночестве читал. Это был редкий случай, когда я мог побыть один. Я не видел, чтобы кто-то кроме меня посещал библиотеку.
Свободное копирование
