Началась моя морская жизнь. Сосед по каюте, моторист, был немногословным. Он учился в заочной школе моряков, причём, несмотря на солидный возраст, всего в пятом классе. Свободное время он посвящал чтению учебников или спал. Отстояв вахту, я обычно шёл к кому-нибудь из своих ребят. В каюту приходил только ночевать.
Мы ходили на острова Моозундского архипелага. Были на Саарема, Хийу. Когда приходили в Таллин, я иногда успевал забежать домой. Но мы подолгу нигде не застаивались, загружали и разгружали нас быстро, и мы снова выходили в море. Порой покачивало, но переносил я такую качку нормально и, легкомысленно, успокоился на этот счёт.
В последних числах августа мы пришли в Локсу - небольшой портовый посёлок километрах в пятидесяти от Таллина. На входе в локсовскую бухту из-под воды торчали мачты затонувшего судна. Из слышанных ранее рассказов я знал, что здесь лежит эсминец "Карл Маркс", бывший легендарный "Новик" - головной корабль целой серии лучших эсминцев первой мировой войны. В августе 1941 года, при эвакуации из Таллина, "Маркс" был потоплен немецкими самолётами. Рассказывая об этом, шёпотом добавляли, что когда спасавшиеся с гибнущего эсминца моряки попытались выбраться на берег, большинство их перебили местные жители.
Встали под погрузку к причалу. Постепенно стал подниматься ветер и когда я пришёл в столовую поужинать, пришлось есть стоя, держа тарелку навесу, так "Найсаар" прыгал на волнах у причала. Я вроде чувствовал себя ничего. Вообще-то, у моряков считается позором укачаться у стенки. Вечером мы вышли в море, ветер все крепчал, качка стала довольно сильной. Я заснул.
Проснулся ночью от сильнейшей качки. Ветер выл, волны с шумом бились в борт. "Найсаар" скрипел и стонал, как будто ему неможилось. Мне тошнота подступила к горлу, побежал в гальюн. Весь ужин исчез в раковине. Голова кружилась, состояние было отвратительное. Под ударом волн судно заваливалось на один борт, медленно выпрямлялось, на какое-то мгновение застывало на ровном киле, а потом начинало стремительно валиться на другой борт.
К бортовой качке примешивалась и килевая: меня прижимало к палубе, когда корма поднималась вверх, и вдруг возникало ощущение пустоты под ногами, когда корма падала вниз. Одновременно казалось, что что-то обрывается внутри меня.
Иногда, когда нос глубоко зарывался в воду, корма задиралась вверх, и обнажался гребной винт. С бешенной силой, с грохотом начинал он молотить воздух, все судно пронизывала дрожь, но уже через несколько секунд нос вздымался вверх и винт снова погружался в воду.
Мой вестибулярный аппарат не понимал, что происходит, и решительно требовал прекратить это безобразие. Бухнувшись в койку, я лежал в каком-то оцепенении, а тошнота вновь заставляла вставать и плестись в гальюн, держась за качающиеся переборки коридора. Качка, казалось, становилась все сильнее. Тошнота не прекращалась.
В полузабытьи, без сил, лежал я на койке и думал: - Вот сейчас, ещё три волны, я встану и побегу травить.
Травить было уже нечем, грудь сжимали сильнейшие спазмы, я выплёвывал какую-то чёрную жидкость. Шли часы, на вахту выйти я не смог.
Я лежал на койке и в голове носились мысли: - Ну, чего меня понесло в это училище. Ведь есть же счастливые люди, они ходят по твёрдой земле, их не качает, не тошнит. Все, придём в Таллин, я уйду с судна, уйду из училища. Это переносить невозможно, это не для меня.
Я так завидовал тем, кто сейчас на берегу, кто не испытывает того, что мучает меня здесь. Наконец, полностью изнеможённый, я провалился в какое-то забытьё.
Проснулся утром. За стеклом иллюминатора яркий свет, голубое небо. Отражённая от воды солнечная рябь бегает по подволоку. "Найсаар", слегка покачиваясь, бодро бежит, пыхтя машиной.
Грудь болит, как будто меня лупили по торсу палками, в голове какая-то неестественная лёгкость, хочется пить. На камбузе у нас работают двое ребят - выпускники "ленинградской академии питания", как называют они себя.
Академия эта - питерская ШМОнька, готовящая коков.
- Ну как, оклемался? - спрашивают они меня.
- Сам не пойму, грудь болит, голова какая-то непонятная.
- Ты первый раз попал в шторм?
- Первый.
- Тогда понятно. Болтало здорово, крен доходил до 35 градусов. Мы сами за два года первый раз видим такое. Небось, вчера думал бросить все и жить на берегу?
- Было дело. А сейчас что, шторм кончился?
- И шторм поутих, и мы в Моозундский пролив вошли, тут спокойнее. А вчера, радист говорит, несколько судов SOS подавали.
Через пару часов мы вошли в порт Куйвасту на острове Хийумаа. За время стоянки я полностью пришёл в себя, и как-то сами собой забылись страшные клятвы, которые давал себе во время шторма. Кстати, об этом шторме пишет и Ю. Рястас в книге "Это вам, романтики". Он тогда проходил практику на учебной баркентине нашего училища - "Веге", там же находились ребята-школьники из клуба юных моряков.
Я приведу небольшой отрывок из его воспоминаний, надеюсь, меня не обвинят в литературном воровстве. Я даже выделю этот отрывок курсивом, чтобы было видно, что это не мой текст.
| В конце августа 1959 года над Балтикой пронёсся страшный ураган с порывами ветра до 11 -- 12 баллов, который сметал все на своём пути. Мы стояли в посёлке Локса у причала. Ветер был настолько сильным, что появилась опасность обрыва швартовых, и капитан приказал завести сизальский конец вокруг кормовой надстройки, но и это не спасло положения. "Вегу" оторвало и навалило на корму теплохода "Уральск". Возникла водотечность корпуса в результате повреждения набора судна. Чтобы не рисковать жизнью мальчишек, Борис Николаевич попросил помощи. К нам подошло судно РБ-159. Самым страшным из всего пережитого была команда: "Женщинам и детям покинуть судно!" Мы передали мальчишек в сетке на РБ. |
Это было все-таки в более-менее защищённой бухте, а мы штормовали в открытом море. Честно говоря, мне не совсем понятно, зачем наш капитан вывел небольшое судёнышко в такой шторм в море. Скорее всего, над ним тяготел план. А, может быть, для него, старого морского волка, и этот шторм был не штормом. Конечно, мне тогда досталось, но я не жалею, что узнал, что такое настоящий шторм. Да и испытывал я его по сокращённой программе, всего несколько часов, а не многие сутки, как это порой бывает у моряков.
Чтобы хоть как-то компенсировать потерянное на "Украине" время, я почти до конца сентября, вместо отпуска, проплавал на "Найсааре".
Когда списывался, вспомнил просьбу Жуховицкого ко всем нам, уходящим на практику: - Кто попадёт на суда, где главным двигателем будет ДР-50 завода "Русский дизель", постарайтесь привезти мне форсунку от него, у нас в кабинете ее нет.
На "Найсааре" как раз стоял ДР-50. Я рассказал механикам о просьбе Жуховицкого.
- Ну что, пожертвуем форсунку для родного училища? - спросил второй механик у деда, так на флоте называют стармехов.
- Куда ж денешься, если Жуховицкий просит, - ответил тот.
Когда я шёл через проходную порта, вохровцы сказали, чтобы я открыл чемодан.
- А это что такое, материальный пропуск есть? - строго спросили они, увидев форсунку.
О пропуске я почему-то не подумал, а механики не напомнили. Я начал объяснять, что это и зачем. Конечно, если бы я нёс пар десять нейлоновых носков, которые тогда были страшным дефицитом, и которые ребята возили из-за границы, они бы потребовали свою долю, а что возьмёшь со старой форсунки.
Они махнули рукой: - Иди.
В 1978 году я был в Таллине и зашёл в училище. Замполитом был Рольф Квятковский, наш однокурсник, водитель, окончивший училище с красным дипломом. Он был земляком, одноклассником и другом нашего Миши Сесютченкова. Я уже слышал о его гибели, хотел узнать у Рольфа подробности.
На КПП училища сказал помдежу, что хочу пройти к замполиту, он спросил мою фамилию, позвонил:
- Товарищ заместитель начальника училища, к вам просит разрешения пройти гражданский, фамилия - Филимонов.
Получив разрешение пропустить меня, он спросил:
- Вас проводить, или сами найдёте?
Я ответил, что найду. С Рольфом встретились тепло, он рассказал о Мише, поговорили "за жизнь". Вошёл Кангро, он был уже капитаном первого ранга, начальником цикла ВМП. Раньше худой, теперь он был довольно полным. Мне показалось, что он ожидал, что мы обмываем встречу и был разочарован, увидев, что мы просто беседуем. Рольф повёл меня, показать училище, каким оно стало.
Встретили Жуховицкого, он меня сразу узнал и потащил в лабораторию ДВС, похвастаться новыми приобретениями. Действительно, лаборатория была в образцовом порядке и оборудована замечательно.
Показал он мне и лежащую на стенде форсунку от ДР-50 и сказал: - А это вы, Филимонов, привезли с практики, помните?
Я ответил, что помню, но меня очень удивило, что помнил это и он.
Свободное копирование
