Первый семестр второго курса пролетел как-то незаметно и снова подошла сессия. Электротехнику я своему "другу" Антонову сдал на пять, как и другие предметы. В отпуск решил никуда не ехать, остался у мамы в Таллине.
После возвращения из зимнего отпуска в середине февраля мы стали готовиться к плавательской практике на военных кораблях - тральщиках. Мероприятие это организовывал цикл военно-морской подготовки.
На занятиях по спецподготовке мы теперь штудировали "Устав корабельной службы ВМФ". Капитан третьего ранга Кирьянов провел с нами своеобразные занятия по технике безопасности при нахождении на корабле. Кстати, для нас, механиков, это была первая морская практика. Водители все лето после первого курса провели в плавании на учебном паруснике нашего училища - баркентине "Вега", а мы - в учебных мастерских. Теперь впервые за полтора года учёбы вступали мы на борт корабля.
Слушать Кирьянова с его своеобразным построением речи было одно удовольствие. Он продолжал традицию "травли в кают-компании", которая так ярко описана в рассказах Л. Соболева. Большинство его перлов, к сожалению, выветрилось из памяти. Помню, как он предупреждал о том, что на корабле нельзя ничего трогать без команды: - Вы в этом плане серые, как сорок метров пожарного шланга.
Там ведь как - потрогал, вроде как мимоходом, рукоятку какого-нибудь клапана - и корабль пошёл ко дну, пуская через трубу пузыри.
Получилось так, что перед отправкой на корабли, в середине февраля я с простудой попал в наш училищный лазарет. В палате было трое: двое водителей и гигант Волли Раудкетт из параллельной эстонской группы. Он, кстати, был одним из немногих, кто поступил в училище, будучи уже женатым. Я снял форму, которую сестра тут же заперла в кладовку, ключ от неё она положила в карман халата. Делалось это для того, чтобы мы не могли ночью сбежать в самоволку. Взамен я получил несколько потрёпанную пижаму и тапки.
Я лёг на свободную койку и осмотрелся. Водители читали, а Волли спал. Он, правда, приоткрыл один глаз, махнул мне рукой, перевернулся на другой бок и снова заснул. Просыпался он только для приёма пищи. Лишь около десяти часов вечера он встал.
- Волли, что ты будешь делать ночью? - спросил я его.
- Ты этого не увидишь, - ответил Волли с эстонским акцентом.
Он подошёл к окну и стал смотреть на слабоосвещённый училищный двор. Со двора донеслись звуки команд, училище готовилось к переходу в экипаж.
- Кажется, ушли, - сказал Волли, спустя какое-то время.
Он подошёл к двери кладовки и стал шарить пальцами за наличником. Вскоре в руках у него был ключ, которым он и открыл кладовку.
А ты не пойдёшь? - спросил он меня, одевая форму.
- Нет, - ответил я.
- Ну, до завтра, - сказал он, обращаясь ко всем. - Счастливо ночевать, - и скрылся за дверью.
- Каждый вечер так, - с явной завистью произнёс один из водителей. Видно было, что он и сам не прочь бы так же, но идти было некуда.
Появился Волли около восьми часов утра, спрятал форму в кладовку и лёг спать. Весь день он снова проспал.
В лазарете я поблаженствовал два дня: ни тебе подъёмов, ни построений. Целый день валяешься на кровати с книгой, завтрак, обед и ужин тебе доставляют прямо в постель. Кроме того, на столе стоял полный графин компота - пей, сколько влезет. Влезало много, но графин регулярно доливали.
На третий день утром ко мне пришёл дневальный по КПП.
- Слушай, - сказал он,- вчера поздно вечером приходили две чудачки, спрашивали тебя, говорили, что у тебя умерла бабушка. Мы им объяснили, что к нам по пять раз на дню приходят с такими сообщениями, лишь бы мы вызвали к ним курсанта. Тогда они написали тебе записку.
Я прочитал записку. Приходила сестра Люда с соседкой Галкой Романчук. Люда писала, что умерла бабушка Варя. Бабушке Варе недавно исполнилось восемьдесят лет. Она особенно не болела, и даже ещё недавно выходила на улицу подышать свежим воздухом.
Однажды она вернулась домой страшно возмущённой. На мамин вопрос, что произошло, она ответила:
- Представляешь, Оля, я стояла на улице, мимо шла группа молодых людей, один из них подошёл ко мне и сказал:
- Бабуля, вам, наверное, уже сто лет?
Я ответила: - Ошибаетесь, молодой человек, мне пока ещё только восемьдесят. Какой нахал!
С бабушкой связана ещё одна история, которую позже рассказала мне мама. Как-то она вернулась откуда-то домой, бабушка ей говорит:
- Оля, со мной произошёл странный случай. Я прилегла на кровать и незаметно заснула. Открываю глаза, около меня стоит молодой человек в морской форме. Он поздоровался со мной и спросил, бабушка, а где мама?
Я ответила: - Голубчик, я не знаю, где ваша мама, но здесь ее точно нет. Поищите ее где-нибудь в другом месте.
Он как-то странно посмотрел на меня и сказал, что тогда он пойдёт в училище.
- Да, да, голубчик, ступайте с Богом, - ответила я ему.
- Он попрощался и ушёл. Такой странный молодой человек.
- Мама, так это же был Олежка - сказала мама.
- Боже мой, ну, конечно же это был он, как я его не узнала! - воскликнула бабушка.
- Только ты ему ничего не говори, а то он решит, что я сошла с ума.
И вот бабушка умерла.
Я рассказал доктору, он разрешил мне выписываться. Я взял у сестры ключ от кладовки, оделся и пошёл доложить Утёнку. Он отправил меня к Кирьянову, который занимался организацией нашей стажировки.
Как раз в этот день мы должны были отправляться на корабли. Кирьянов выслушал меня: - Поедете вместе со всеми, оформитесь, а потом пойдём к командиру корабля, я договорюсь, чтобы вас отпустили на похороны.
После завтрака нас отвезли на флотский склад, где вместо двубортных шинелей мы получили однобортные матросские. Кроме того, выдали нам погоны с буквами БФ на форму, звёздочки на шапки вместо курсантских эмблем. Из курсантов мы превратились в матросов. Остались только курсовки да якоря на рукавах, как напоминание о нашем двойственном положении. Оптимист сказал бы, что мы теперь и курсанты, и матросы, пессимист - что ни то, ни другое.
Бригада траления базировалась в Минной гавани Таллина, так что ехать нам было недалеко, Минная гавань находилась в черте города. Тральщиков там стояло штук десять. Места у пирса было не так много, и корабли стояли, пришвартованные к пирсу кормой.
Ребят наших разбросали по двое-трое на тральщики 254 проекта, на которые нас и готовили по военной специальности, наша же шлюпочная команда целиком, и старшина роты Ларион Политанов попали на трофейный немецкий тральщик. На флоте их называли "угольщики".
В отличие от советских дизельных тральщиков, на угольщиках стояли котлы на твёрдом топливе и паровые машины. Большинство "угольщиков" были уже списаны и порезаны, в бригаде их оставались единицы. Наш в обиходе называли "восьмёркой", вроде этот номер он носил ещё в немецком флоте.
Мы разместились на корабле, и вместе с Кирьяновым я отправился к командиру. Высокий черноусый мрачноватый капитан третьего ранга выслушал нас, вызвал помощника - невысокого ладного старшего лейтенанта и приказал оформить мне отпуск на трое суток. На такое не рассчитывали ни я, ни Кирьянов.
Вскоре я, к удивлению мамы, был уже дома. Наши не были уверены, что меня отпустят вообще, а тут - целых трое суток. Авторитет военно-морского флота СССР существенно вырос в глазах моих близких.
Из Куйбышева приехала мамина старшая сестра - тётя Ира, она первый раз была в Эстонии.
Таллин произвёл на неё большое впечатление:
- У вас тут как за границей, - сказала она, хотя за границей ни разу не была.
Отпевали бабушку в церкви, недалеко от дома. Прихожане говорили, что церковь скоро должны снести - в Таллине собирались пробивать новую магистраль - Ломоносовский проспект, и эта церковь, якобы, оказалась у него на пути. В дальнейшем оказалось, что проспект миновал ее, но церковь к тому времени уже снесли.
В хрущёвские времена, церкви уничтожались целенаправленно. Хрущёв заявлял: - Через двадцать лет я вам покажу последнего попа.
Позже я читал, что за время Хрущёвского правления количество церквей в СССР сократилось с четырнадцати тысяч до семи. Прошло почти пятьдесят лет, от ярого "атеиста и строителя коммунизма" Хрущёва не осталось и следа, сынок его сбежал к тогдашнему идейному и потенциальному военному противнику своего папаши - в США, а православная церковь стала влиятельнейшей силой в России. Священников и монахов - десятки тысяч, а прихожан - многие миллионы.
Но тогда, верный комсомольскому долгу, я во время отпевания демонстративно околачивался на улице и вошёл в храм только проститься с бабушкой, когда заколачивали гроб. После похорон я ещё сутки пробыл дома.
Зашёл в училище, где меня окружили наши однокурсники-водители. У них сессия заканчивалась позже, и идти на стажировку им предстояло через несколько дней. Меня расспрашивали, как там, но что я мог ответить, пробыв на корабле всего пару часов.
Свободное копирование
