В первых числах января началась экзаменационная сессия в училище. И хотя курсантская мудрость гласит:
- Нам не нужен лишний балл, лишь бы отпуск не пропал.
Большинство из нас серьёзно готовились к своей первой в училище сессии.
Нам предстояло получить четыре зачёта: английский, технология металлов, черчение и физкультура и сдать четыре экзамена: термодинамика, теоретическая механика, высшая математика и спец подготовка. Кроме черчения и физкультуры, по всем остальным предметам я получил пятёрки. Блестяще сдал все Коля Морданенко, на пятёрки сдали Валера Данилов, Толя Шеремет, Коля Горбатенко, Миша Сесютченков, Валентин Осадчий.
Как и предвидел Петя Горюнов, он с треском провалил первые же два экзамена и покинул училище. Не знаю, зачем он поступал, если не собирался учиться. Ведь занял чьё-то место.
На тройки сдал Витька Сергеев, который был способным мужиком, но филонил весь семестр, как, в последующем, и все остальные годы учёбы.
С трудом сдал экзамены Коля Французов, хоть он и сидел иногда во время сессии ночами в баталерке за конспектами. Науки ему давались с трудом. Он до училища отплавал после ШМО мотористом в Пароходстве года три. После каждого еле сданного экзамена, Коля бурчал: - Ладно, отличники, после окончания училища я буду механиком, придёте ко мне мотористами, а заставлю вас льяла чистить. (Льяла - отсеки между рифлёной палубы машинного отделения и днищем судна, где скапливаются отработанное масло, перелившееся топливо, грязная вода и много всякой другой дряни. Периодически чистить их - малоприятное, но необходимое занятие).
По Положению, существующему в Министерстве Морского флота, выпускник училища после окончания получал, так называемый "теоретический диплом", который не давал права занимать должность механика на судах. А для того, чтобы получить "рабочий диплом" - диплом механика третьего разряда, нужно было иметь ценз - отплавать год мотористом. Сюда включалась и плавательская практика, которую мы проходили в период обучения в училище. Групповая практика, в том числе и стажировка на военных кораблях, которая предстояла нам на втором курсе, считалась месяц за два. Но те, кто поступил в училище с гражданки, к окончанию училища ценза не набирали, а те, кто плавал до училища и стаж у них превышал год, получали сразу рабочий диплом и шли по распределению плавать механиками. То же было и у водителей. Не выплававшие ценз, после училища шли первое время плавать матросами.
Надеялся Коля на "после окончания" напрасно. Многие наши ребята, выплавав ценз и получив рабочие дипломы, обгоняли Колю в росте, и ему довелось поплавать в подчинении у некоторых из своих бывших однокашников. Но это все в будущем, а сейчас экзамены были сданы и нам предстояли десять дней отпуска - десять дней свободы.
Разъезжались все. Женька Уртан к себе в Латвию, Стасик Авдеенко в Симферополь, Валька Осадчий и Лёша Ковыркин - в Брест. С ними ехали в свою часть, и бывшие муз воспитанники Коля Морданенко и Толик Маликов. Даже Вовка Малофеев, у которого родители жили в Таллине, вдруг воспылал племяннической любовью и поехал навестить свою тётю, живущую в Брянске, которую до этого ни разу не видел. Всем хотелось хоть на время сменить обстановку.
Решил съездить к папе и я. Он жил и работал начальником монтажного управления в одном из, как их теперь называют, "атомных городов" под Свердловском. С ним жила его вторая жена, мы ее зовём - Тата, и наш младший восьмилетний брат - Сергей.
Поехал я через Питер. Зашёл к дочери старых папиных сослуживцев Ире Зариной, она училась в Университете, знакомы мы были и дружили ещё с Усть-Нарвы, с конца сороковых годов. Родителей Иры в Питере не было, они тоже жили в "атомном городе", но под Красноярском, жила она с бабушкой. Вместе с Ирой мы поехали в Петродворец навесить Додку. Додке разрешили пообщаться с нами час на КПП. Он был подстрижен наголо (у меня за четыре месяца волосы слегка отрасли), в форме показался мне немного другим. Он был рад увидеть нас. И хоть он не жаловался, чувствовалось, что тяжело, что скучает по дому. Мы расстались, он пошёл в казарму, а я поехал на вокзал. Зря он не стал поступать в мореходку. Как-нибудь сдали бы вместе.
В Питере билет на Свердловск достать не удалось, решил ехать через Москву. В Москве зашёл к ребятам из нашего дома - Рудику Теймуразову и Лёвке Старостину. Посидели, слегка выпили. Они говорили, что непривычно им видеть меня в форме.
Со слов папы, я знал, как до них добраться. Встретил он меня на небольшой станции и вскоре мы оказались в очень привлекательном городке за колючей проволокой. Как сказал папа, проектировали его ленинградцы. Трёх-четырёхэтажные жёлтые дома, некоторые с белыми колоннами, симпатично смотрелись среди заросших лесом Уральских гор. Проехали площадь с большим фонтаном и зданием музыкального театра за ним. Вскоре меня обнимали Тата и Серёга. Наш старый эрдель Кора сначала зарычала на меня, но потом, узнав, повизгивая, принялась меня вылизывать, бешено виляя обрубком хвоста.
Жизнь в городе отличалась от той, что была за проволокой. Платили на предприятии хорошо, в магазинах было обилие товаров. Да и сами люди были спокойные, весёлые, уверенные в завтрашнем дне. Когда мы с Серёгой выходили на улицу, мальчишки с почтением смотрели на меня, а Серёга от гордости, что идёт рядом с моряком, становился даже выше ростом.
Правда, порой доводилось вслед слышать знакомую с детства дразнилку:
- Моряк, спички бряк, растянулся, как червяк.
И продолжение, которое я не знал: - По полу елозил, яйца отморозил.
- Дураки - кричал мальчишкам задетый дразнилкой Серёга.
Мне, чтобы, как говорят индейцы, "сохранить лицо", оставалось лишь снисходительно улыбаться. Иногда на улице подходили мужики:
- Откуда?
- Из Таллина.
- А я на Чёрном море служил. Будешь в Севастополе, передавай привет.
- Кому? - Севастополю.
Попадались и североморцы, и тихоокеанцы.
Пробыв у папы всего пять дней, пришлось собираться в обратную дорогу. Тепло простился со всеми, в том числе и с Корой, больше я ее не видел, летом она умерла. Когда узнал об этом, впечатление было такое, как будто потерял кого-то из близких.
Обратно ехал через Питер, но промежуток между прибытием уральского поезда и отправлением таллинского составлял всего несколько часов, к Додке заехать не успел.
Билет достал в плацкартный вагон на верхнее боковое место. Поезд тронулся, ложиться было рано, я сидел за столиком внизу. Напротив меня села девушка лет восемнадцати - девятнадцати, русоволосая с симпатичным лицом - оказалось, что ее место было нижним. Мы разговорились. Она оказалась ткачихой из Нарвы, возвращалась из отпуска, ездила к родителям в Карелию. Как ее звали, сейчас не помню.
Девушка стала расспрашивать меня, откуда я. Я ответил, что учусь в ТМУ, приврал, что на втором курсе - не хотелось выглядеть в ее глазах салагой. Она спросила, почему у меня такие короткие волосы? Пришлось врать дальше, сказал, что сидел на губе. Она решила посоветоваться со мной, как со специалистом. Ее подруга, с которой она работала, уехала в Таллин, устроилась буфетчицей на плавбазу к рыбакам. Теперь подруга зовёт ее к себе, говорит, что заработки хорошие и работа легче, чем на фабрике, а она боится, не знает, как будет переносить качку.
Стала спрашивать моего совета. Я пытался уйти от прямого ответа, сказал, что наше училище относится не к рыбной промышленности, а к Министерству Морского флота и по части рыбаков я ей ничего сказать не могу. Тогда она стала расспрашивать о море, как там, очень трудно? В ее глазах я выглядел бывалым моряком.
Я не мог признаться, что сам ни разу ещё не выходил в море. Правильно говорят: легко начать врать, трудно остановиться. Пришлось говорить то, что слышал от других. К нашему разговору стали прислушиваться соседи. Среди них мог оказаться кто-то, кто по одинокой курсовке на левом рукаве моей суконки, понял бы, что я всего лишь салага-первокурсник. Да и ответы мои на ее вопросы о море, для знающего человека могли показаться, мягко говоря, своеобразными. Я уж не знал, как от неё отвертеться.
Сказал, что в вагоне душно, пойду в тамбур, подышу. Она вышла со мной. Стала говорить, что в Нарве скучно, коллектив на фабрике женский, а на плавбазе, пишет подруга, она будет среди мужчин. Женщины там не задерживаются, быстро выходят замуж.
В тамбуре было прохладно, а она была в лёгком платье. Я сказал ей: - Смотри, замёрзнешь.
И обняв ее за плечи, притянул к себе. Она на несколько секунд плотно прижалась ко мне, но когда я попытался ее поцеловать, она, упершись руками в мою грудь, неожиданно сильно оттолкнула меня:
- Не надо. Ни к чему это!
- Как хочешь, - сказал я, задетый ее резким отпором, и вернулся в вагон. Залез на свою полку и улёгся спать.
Слышал, как она вернулась, потом заснул. Проснулся оттого, что кто-то потряс меня за плечо. Открыл глаза, увидел рядом ее лицо, она была уже в пальто, платке. Поезд стоял.
- Нарва, я выхожу. Счастливо тебе.
- Тебе тоже, - ответил я.
Она вдруг придвинулась, поцеловала меня, взяла чемодан и направилась к выходу. Слегка ошарашенный, я смотрел ей вслед, пока ее ладную фигурку не заслонили выходящие в Нарве пассажиры.
Поезд тронулся, а я долго ещё не мог заснуть, лежал, хлопая в темноте глазами. Вспоминал упругие округлости ее тела, которые я почувствовал, прижав ее к себе, вспоминал, как оттолкнула она меня, вспоминал ее поцелуй.
Пойди, пойми этих женщин.
Свободное копирование
