Где-то в конце мая окончились наши занятия в школе. К этому времени папа получил перевод на работу начальником монтажной конторы в город Силламяэ в Эстонии. Теперь я знаю, что, развивая атомную промышленность, Советский Союз остро нуждался в уране. Нынешние основные месторождения его: Шевченко на Мангышлаке, Уч-Кудук и Заравшан под Бухарой, Краснокаменск в Забайкалье, были тогда ещё не разведаны.
Пытались добывать его и на дальнем Севере, и в горах Тянь-Шаня из каменного угля, и из сланцев в Эстонии. Строительство комбината, по выработке урана из сланцев и началось в Силламяэ. Сам сланец добывали неподалёку, в Кохтла-Ярве и Йыхви.
В последних числах мая мы с папой на его машине ГАЗ-63, называемой в народе "козлом", выехали из Ленинграда в Усть-Нарву, где мы должны были жить. Это было в 14 - 16 километрах от Силламяэ. Проехать нам предстояло порядка 170 километров. Дорога Ленинград - Нарва - Таллин была тогда не в лучшем состоянии, и ехали мы часов пять.
В Кингисеппе мы остановились пообедать. В меню столовой папа увидел жареную миногу и заказал её себе и нам. Нас несколько смутил вид рыб, напоминающих небольших змей, но папа сказал: - Попробуйте, это очень вкусно, особенно с горчицей.
Поколебавшись, мы все же решились попробовать и не пожалели, рыба действительно оказалась необычайно вкусной. Потом, живя в Усть-Нарве, мы всегда весной отводили душу на миноге. К сожалению, ловилась она в тех краях всего две-три недели в году.
Кстати, как позже я узнал, Кингисеппом этот город назвали при советской власти в 1922 году в честь руководителя компартии Эстонии Виктора Кингисеппа (фамилия эта переводится на русский язык как сапожник). Он был, как тогда говорили, "большевиком с подпольным стажем". После революции трудился в ЧК, а потом был направлен на подпольную работу в Эстонию. Довольно быстро его арестовали и по приговору военно-полевого суда расстреляли в 1922 году. Тогда наши, в пику эстонским властям, назвали его именем старинный город Ямбург, основанный в XIV веке, расположенный у самой эстонской границы.
А вскоре мы уже ехали по мосту через реку Нарву, или, как ее называют местные, Нарову. Слева сзади нас были стены и башни крепости Ивангород, построенной ещё Иваном Грозным, впереди - крепостные бастионы Нарвской цитадели. Нарова текла в глубокой расщелине через пороги и напоминала здесь скорее горную реку, на которые мы насмотрелись на Кавказе, чем спокойную, неторопливую реку равнинного Северо-Запада. Проехав мост, мы оказались в Эстонии. Никакой границы тогда, естественно, не было, просто надписи на въезде в город "Нарва" были на русском и эстонском языках.
Нарва нас поразила. Вся ее центральная часть была разрушена. Целые улицы лежали в развалинах, не было ни одного сохранившегося дома. Это производило жуткое впечатление - кругом одни руины. Дома если и стоят, то только одни стены, без крыш, с пустыми провалами окон. И среди этих развалин возвышалось красное здание православного храма. Он был абсолютно цел. Казалось, снаряды и пули не тронули его. Но когда мы подъехали ближе, то увидели, что все его кирпичные стены, казалось даже, что каждый кирпич, были в щербинках от пуль и осколков снарядов. Просто, построен был на совесть.
Из всего города Нарва более или мене целым был только район Кренгольм. Все остальное было разрушено. Ещё, когда мы ехали на Кавказ и потом с Кавказа, мы видели города, через которые прошла война, но такое мы увидели впервые. Не верилось, что это смогут отстроить заново. Выехали из города, как нам сказали, в сторону моря. На окраине Нарвы слева от дороги увидели огромное немецкое кладбище. Бесконечные ряды белых берёзовых крестов. На некоторых сверху немецкие каски.
Едем вдоль Наровы, теперь это широкая степенная прибалтийская река. Переезжаем небольшую речушку, впадающую в Нарову. За мостом на пригорке видим серую противотанковую пушчёнку, ствол ее смотрит в сторону дороги. Минут через 20 въезжаем в Усть-Нарву, о чем извещает надпись на эстонском языке "Нарва Йыйесуу". Вскоре останавливаемся у гостиницы. Это аккуратное двухэтажное бревенчатое здание. Поселили нас в большой комнате на втором этаже. Комната была угловая, окна смотрели и на море, которое было от нас метрах в двухстах, и на парк, более похожий на кусок леса, который к этому морю подступал. Начинался новый период нашей жизни.
Усть-Нарва - небольшой городок на левом берегу Наровы в месте впадения ее в Финский залив. Вернее, большая часть ее вытянута вдоль Финского залива. От моря Усть-Нарву закрывают высокие песчаные дюны, поросшие соснами. Вообще-то, дюна одна, она тянется вдоль берега на несколько километров. Сосны, растущие на ней, непрерывно обдуваются морскими ветрами и, как могут, противостоят им. Они кряжистые с широкой кроной. Их ветви причудливо изогнуты. Ветры все время норовят свалить их. Они выдувают песок из-под их корней, но те, как щупальца осьминогов разбросаны во все стороны, крепко цепляясь за тело дюны. Иногда, после сильного шторма, мы видели поваленные сосны, но было это редко. Ведь противостояние это идёт тысячелетия и, видимо, за это время установилось какое-то равновесие.
Море, сосны и песок - первое, что приходит на ум, когда вспоминается Усть-Нарва. И оружие. Его там у нас, как теперь говорят, было немеряно.
В конце ХIХ - начале ХХ века это был модный прибалтийский курорт Гунгенбург. Все те же море, сосны и песок, а также относительная близость к Петербургу обеспечили ему популярность среди более или менее обеспеченного слоя жителей столицы Российской империи. Позже, разглядывая старые папины фотографии, мы нашли одну, где он был запечатлён в возрасте нескольких месяцев в одной кружевной распашонке. Надпись на фотографии была: "1905 год. Гунгенбург". Что сфотографирован мальчик, подписывать не было необходимости. Папа был удивлён, когда мы ему ее показали. Он на эту фотографию раньше внимания не обращал.
Двухэтажных домов в Усть-Нарве было немного, в основном, все было застроено одноэтажными домами. Я чуть было не написал "коттеджами". Может быть, раньше их так и называли, но теперь, в начале ХХI века, когда мы насмотрелись на подмосковные коттеджи, усть-нарвские на это определение не тянут. Причём, только на главной улице Усть-Нарвы дома эти стояли вплотную, все остальные, как мы привыкли говорить, имели приусадебные участки.
Напоминаю, что приехали мы туда в конце мая 1947 года, прошло чуть более двух лет со дня окончания войны и менее трёх лет, как Усть-Нарву отбили у немцев. К сожалению, последнее событие не прошло бесследно для Усть-Нарвы. Довольно много домов, не большинство, конечно, но много, было разрушено, а в зарослях на берегу Наровы и по окрестным лесам хватало оружия и патронов. Мы использовали и то, и другое. В полуразрушенных домах мы играли, из оружия постреливали, а патроны шли у нас на фейерверки. Как ни странно это звучит, дефицитом у нас были спички и в солнечные дни, в целях экономии, мы поджигали порох от увеличительного стекла. С оружием в те годы мы были "на ты".
Лет десять спустя мой товарищ по Таллинскому мореходному училищу латыш Женька Уртан рассказывал, что у них в Латвии оружия у ребят в те годы тоже хватало. Он жил в небольшом городке. С ним в классе учился парень с хутора, который был расположен километрах в двух от городка. Парень этот отличался громким поведением, и учительница неоднократно требовала, чтобы он привёл к ней своих родителей. Парень врагом себе не был, и родители в школе не появлялись. В конце концов, она сказала, что сама пойдёт к нему домой объясниться. Дорожка шла через лес. Где-то на пол пути парень засел с немецким автоматом "Шмайсер" и, как только учительница появилась в поле его зрения, дал очередь. Не по ней, конечно, а у неё над головой. Как он потом рассказывал, она, как подкошенная шлёпнулась на землю под градом срезанных пулями листьев, и быстро-быстро по-пластунски поползла в сторону города. Больше желания навестить его родителей она не изъявляла. Обвинить его она не могла, в лесах встречались тогда и "лесные братья". Поди, докажи, кто по тебе стрелял.
У нас до такого, конечно, не доходило, но иногда жители домов, около которых мы устраивали пальбу, гонялись за нами. Но все это было несколько позже, когда мы установили в Усть-Нарве необходимые связи. Вскоре после приезда папа нам сказал, что видел в Силламяэ своего сослуживца по Рустави и Каштаку Петрусева. А с его сыном Славкой я учился и там, и там в одном классе. Додка учился в Рустави с младшим - Генкой. Теперь Петрусевы тоже жили в Усть-Нарве. Отец Петрусевых (папа называл его по имени - Макс) был железнодорожником. На Главпромстроевских стройках он заведовал железнодорожными делами. В Каштаке у него тоже была персональная полуторка, но не коломбина, а самосвал. Помню, взрослые похохатывали над ним после одного случая. Как-то с ним из Челябинска в Каштак поехала его жена. В кабине полуторки могли уместиться всего два человека - водитель и один пассажир, второму пассажиру ну никак было в кабине не разместиться. Уж не знаю почему, но в кабине поехал сам Петрусев, а жена забралась в кузов. Когда машина приехала в Каштак, Петрусев выскочил из кабины, чтобы галантно помочь жене вылезти из кузова. К его удивлению, кузов самосвала оказался поднятым и жены в нем он не обнаружил. После некоторого замешательства он прыгнул снова в кабину и помчался разыскивать свою утерянную половину. Проехав километров десять, они обнаружили её, одиноко бредущей по дороге. Слава Богу, дело было зимой, дорога была заснеженной и, вывалившись из кузова, травм она не получила. Если она и обрадовалась, увидев их, то, скорее всего потому, что смогла, наконец, высказать в лицо мужу все, что она передумала о нём после своего неожиданного приземления. Кто рассказал об этом - то ли водитель, то ли сама Петрусева поделилась с подругами, не знаю, но насколько дней весь Каштак хихикал, обсуждая это происшествие в семье Петрусевых.
Естественно, попав на новое место, мы горели желанием быстрее увидеть знакомых ребят. Прошло несколько дней, прежде чем папа узнал у Петрусева - старшего их адрес. Все эти дни мы с Додкой прочёсывали Усть-Нарву, вдоль и поперёк, надеясь встретить Славку или Генку. Мне уже и во сне как-то приснилось, что я встретил Генку, и мы даже, почему-то, бросились целоваться друг с другом, хотя не с ним, а со Славкой, как своим одноклассником, я общался раньше гораздо больше. Наконец встреча состоялась, правда, обошлось без поцелуев.
Я похвастался Додкиным пистолетом, в ответ мне продемонстрировали немецкую винтовку, советский карабин и кучу винтовочных патронов. Тем не менее, пистолет произвёл впечатление на Петрусевых, они с упоением стали стрелять из него по очереди друг в друга, а я, слегка ошалев, передёргивал затвор карабина и щелкал курком. Впервые я держал в руках настоящее боевое оружие. Оружие Петрусевы хранили под верандой своего дома, а патроны в полуразрушенном доме недалеко от них.
Вскоре обнаружились и другие наши старые товарищи. Среди них был и Эмка Шехман, с которым мы тоже учились вместе ещё в первом классе в Каштаке. Звали его, вообще-то, МВС, отчество, по-моему, было Натанович. Отец его в середине 30-х годов работал на строительстве канала Москва-Волга и имя своему первенцу дал по аббревиатуре названия этой стройки: Москва-Волга-Строй. То ли он действительно был так захвачен идеей соединения вод Москвы-реки и Волги, то ли хотел таким образом продемонстрировать свою преданность всем начинаниям партии, но сын щеголял с тех пор с таким, не имеющим национальной окраски, именем. В нашей мальчишеской среде юный МВС фигурировал, как Эмка и то, что Эмка не девчонка, как, казалось бы, должно было быть, а мальчишка, никого не смущало.
В тридцатые годы вообще было модно давать детям нетрадиционные, так называемые, новые имена. Появились многочисленные Владлены (Владимир Ленин), Вилены, Сталины, Октябрины и т.д. Позже мне довелось столкнуться в Уч-Кудуке с Гранитом Фёдоровичем, а в Майли-Сае со Сталь Сергеевичем - он возглавлял там средмашевский объект. Папа рассказывал, что один его знакомый электрик тогда же дал своему сыну сугубо индустриальное имя - Генератор. Знакомые за глаза называли его Дегенератор. Справедливее, по-моему, было бы называть так папашу, а не сына. Хорошо бы звучало: Генератор Дегенераторович.
Свободное копирование
