Это было давно - 36

 Но я очень далеко ушёл от 9 мая 1945 года. Война кончилась, стали возвращаться домой солдаты, в том числе и родные наших товарищей. Бывали и неожиданные истории. В соседнем доме жил прокурор строительства. Детей у них с женой не было, и они усыновили мальчишку-сироту из детского дома. Был этот парень на пару лет старше нас, да и родители не очень отпускали его болтаться с нами, но, конечно, мы его хорошо знали.

У этого парня была привычка - он любил жонглировать небольшими камешками. Жонглировал в школе на переменах, жонглировал даже на ходу, когда шёл куда-то. В один из летних дней, когда он шёл по улице, как всегда подбрасывая и ловя камешки, к нему подошёл мужчина в военной форме и сказал, что он его отец, а узнал он сына именно по этой привычке жонглировать. Оказалось, что сообщение о его гибели оказалось ошибочным, он был ранен, отправлен в госпиталь, а в части его сочли погибшим. Помню, мы смотрели, как они счастливые, улыбающиеся прощались с прокурором и его женой, уезжая из Рустави на родину. Скорее всего, отец этого парня разыскивал его, узнал через детдом его адрес и уже шёл на встречу с ним. Но встретил его на улице и сразу узнал по его давнишней привычке.

   Сколько в те дни было различных историй, порой и трагических, связанных с мнимой гибелью человека. Эта, во всяком случае, имела счастливый конец, и таких было все же большинство.     Начиналось лето 1945 года. В конце мая я закончил второй класс руставской школы.

В Дарьял мы должны были ехать где-то в середине июня, а до этого мы с Додкой целые дни проводили в компании наших сверстников. Среди наших товарищей помню Олега Максименко. Максименко жили недалеко от нас в отдельном домике. Знакомы мы были ещё по Каштаку. В семье было четверо детей. Старший, Славка, был на пару лет старше меня, с Любкой Максименко, красивой бойкой белокурой девочкой, мы учились в одном классе. Многие мальчишки у нас были к ней неравнодушны. Олег был на год младше меня, был и ещё один ребёнок, мальчик лет четырёх-пяти, имени его не помню. Максименко сразу из Каштака переехали в Рустави.

К тому времени, когда мы появились в Рустави, семья Максименко переживала тяжёлые дни. Отец ушёл из семьи к молодой женщине, вдове погибшего на войне лётчика. Жена его, тётя Вера, оставшись одна с четырьмя детьми, тяжело переживала разрыв. Со всеми четырьмя ребятами и тётей Верой мы встретились в Дарьяле, когда я туда поехал первый раз. Тётя Вера была официанткой в нашей столовой. С мамой она дружила ещё в Каштаке, от их хороших отношений оказался в выигрыше в Дарьяле и я - поскольку она была связана с кухней, мне порой перепадал лишний кусочек чего-нибудь вкусного. Когда же в Дарьял приехала мама, они с тётей Верой снова много общались.  

Потом мама рассказывала мне, что тётя Вера была одержима идеей вернуть мужа. Работая в столовой, она стала собирать недоеденный хлеб и возила продавать его на рынок в Орджоникидзе. Она хотела накопить денег, чтобы купить себе косметику. Когда муж увидит, какая она станет красивая, он вернётся к ней. Женщину, к которой он ушёл, она ненавидела.  

Где-то на базаре в Орджоникидзе она заразилась дифтеритом, а поскольку она работала в столовой, то прежде чем свалиться с дифтеритом самой, она успела заразить несколько ребят, в числе их был и Додка, о его болезни я рассказывал. От дифтерита тётя Вера умерла, ей, наверное, было не больше тридцати лет.  

К нашему приезду в Рустави ребята Максименко жили с отцом и с той женщиной. Дружа с Олегом, я часто бывал в их доме. Надо сказать, что я даже в том возрасте видел, что отец их очень её любит. Дружные, хорошие отношения установились у неё и с ребятами. Она была красивой, весёлой, как-то сразу вызывающей симпатию, женщиной. Тепло относилась она и к нам, друзьям ребят.  

В это время у мальчишек в Рустави было поветрие, очень хорошим тоном считалось ходить с тачкой. Мальчишкам нравится чем-то управлять. Велосипедов тогда не было и в помине, вот мы и стали водить тачки.  

Иногда мы с Додкой ходили к папе на работу, его контора электроснабжения находилась в километре-полутора от нашего дома. Чтобы не скучно было идти, мы играли в кучера и лошадь. У изображающего лошадь сзади вокруг шеи и потом под мышками пропускалась верёвка - вожжи, а кучер шёл сзади и, подёргивая вожжи, задавал направление. Конечно, каждому хотелось быть кучером, а не лошадью, но я, пользуясь преимуществом в возрасте, часто уговаривал Додку быть лошадью, хотя он и настаивал, чтобы все было по очереди. Когда мы таким образом приходили к папе на работу, а она располагалась в зоне, знакомые зэки посмеивались надо мной: "Какая же это лошадь. Ты посмотри, какой ты большой, а он маленький. Это у тебя, наверное, ишак".  

Но с появлением тачек игры в лошадей прекратились. Тачки мы добывали на стройках. Тогда весь Рустави был большой стройплощадкой, ведь строился целый город. Работали на стройках зэки - заключённые. Техники не было никакой. Всю землю из котлованов под будущие дома вывозили вручную на тачках. Для них были проложены дорожки из досок. Работа с тачкой считалась легче работы землекопа. Вечером, когда зону снимали, на стройку пробирались мы, ребята, и воровали там тачки. Вообще-то, там оставались сторожа, но они, в основном, сидели в будках, как их называли, биндюгах, занимаясь своими делами, и спереть тачку не составляло особого труда. Тачки были тяжёлыми, поэтому мы отбивали у них борта, оставляя только днище и ручки, и с такими облегчёнными тачками разгуливали по посёлку. Теперь в выигрыше оказался Додка, часто на тачке уже я возил его. Иногда зэки через проволоку увещевали нас, просили вернуть тачки, ведь оставшись без тачки, они вынуждены были работать землекопами. Но и нам не хотелось расставаться с приобретённым транспортом. Правда, временами, прорабы со стройки, которым пропажа тачек срывала выполнение производственных планов, устраивали облавы на нас и отбирали тачки, но мы через несколько дней обзаводились новыми.  

Становилось теплее и теплее, и вскоре мы перестали получать удовольствие от катания тяжёлых тачек по жаре. Все больше времени мы стали проводить на канале. Я уже говорил, что по обоим берегам канала густо росли деревья. Местами деревья были опутаны лианами и напоминали джунгли из одноименного американского фильма о Маугли. В одном месте на берегу была поляна, её мы и облюбовали. Компанией из десяти-пятнадцати мальчишек шли мы утром на канал. В это время наша поляна находилась в тени деревьев, а противоположный высокий берег был освещён солнцем. При нашем появлении с него, как булыжники, плюхались в воду водяные черепахи, которые принимали солнечные ванны.  

Канал в этом месте был мелким и я, не умея тогда плавать, спокойно купался, вода была мне не выше плеч. Течение в канале было медленным. Вода имела зеленовато-жёлтый цвет и даже утром была тёплой. Часами мы плескались в ней. Потом бегали по берегу, играли и в салочки, и в индейцев и, конечно, в войну. Иногда приходили ребята постарше. Они приносили карбид. В песке вырывалась ямка, в неё укладывался карбид и поливался водой. Сверху все это накрывалось консервной банкой с пробитым днищем. Теперь-то я знаю, что в ямке накапливался ацетилен. Кто-то из ребят подносил к дырке в днище горящую спичку. Раздавался хлопок и банка летела в воздух. Было очень эффектно.  

Где-то здесь в зарослях прятались шакалы, устраивающие концерты по вечерам, но увидеть их днём нам никогда не удавалось, хотя мы иногда и устраивали экспедиции по их поиску.  

Однажды на нашу поляну выскочила верховая лошадь без всадника. Лошадь эту мы знали. На ней приезжал на обед офицер из охраны лагеря заключённых. Он привязывал лошадь около своего дома и уходил обедать. Видимо, лошадь отвязалась и ушла в рощицу у канала. Вскоре появился и сам запыхавшийся, потный офицер. Он попытался поймать лошадь, но она все время ускользала от него. Тогда он привлёк к этому делу нас. Под его руководством мы начали военную операцию по поимке беглого коня. Мы стали окружать его, пробираясь через кусты и лианы.

Я продирался сквозь заросли. Где-то рядом слышался храп коня. И вдруг из кустов с шумом на меня выскочила лошадь, я метнулся в сторону, а беглянка, прорвав таким образом окружение, понеслась дальше.

Офицер накинулся на меня:   -Ты должен был повиснуть у неё на поводу, и мы бы ее поймали.  

Но я, вспоминая, как около моего лица мелькнули подкованные копыта, не был уверен, что мне нужно было так поступить. Офицер, матерясь, побежал дальше за конём, а мы остались на нашей поляне.  

Когда время проводишь хорошо, почему-то оно летит очень быстро. Не успели мы оглянуться, как подошло время ехать в Дарьял. Снова мы оказались в знакомых местах, снова бегали на дачу Баталова, ходили за малиной и грушами. Организованно, с вожатыми ходили на Столовую гору смотреть высокие ингушские родовые башни. Около них были небольшие, сложенные из дикого камня дома без дверей, с небольшим окошком. Говорили, что это гробницы и что в них складывали умерших. Но нам попадались и могильные плиты: высокие, узкие, наклонно стоящие камни.

На них просматривались полустёртые узорчатые надписи на непонятном языке. До конца августа мы пробыли в Дарьяле.