Начало войны

Через темные сени я вхожу в большую комнату, совсем пустую. Жалкая мебель, комод с фотографиями, над ним на стене рупор. Конец фразы диктора:

- ...Молотов...

И дальше - речь: "Граждане и гражданки Советского Союза. Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы..."

Война... Война!

Все сразу изменилось. Вспомнилось: в старой кинопередвижке остановилась пленка. Пат и Паташон в молчании застыли на экране в нелепых позах. Потом с краю вдруг поползло грязно-розовое пятно, пожирая пространство и героев. Секунды тишины - и крик: "Пожар!"

И нет уже фильма, смешных героев, мыслей, пожатий рук, теплоты плеча в полумраке... Паника. Мысль: "Спокойно! Не потерять лица". Да. Не потерять.

Я пришел в этот дом, чтобы навести справки о своих сводных братьях. Отец бросил нас с мамой и сестрой, женился 10 лет назад, И умер, оставив двух мальчиков. Обиды забылись, осталось любопытство: "Какие они, эти ребята? Может помочь им?" Долго собирался - и так неудачно.

Тихо в городе: Домики дремлют под липами. По деревянным тротуарам изредка простучат каблуки девчонки. Иногда из окон слышится радио- музыка... "Была ли речь-то?" Была.

Обманчивая тишина. Те, кто слышал речь, уже горько думают. Но не все еще и знают. Мысли по инерции еще бегут по старым дорожкам, но натыкаются на острое. О больных... Вчера прооперировал старика с ущемленной грыжей. Поздний случай, с резекцией кишки. Нужно пойти посмотреть. Возможен перитонит. "Хирургии теперь будет - сколько угодно!"

Вчера был трудный вечер. Хорошо быть молодым, холостым, сильным... Год назад я разошелся с Алей. Спокойно разошлись, по-хорошему. Прожили шесть лет. Любовь была какая! А потом прошла. Детей не было...

Еще - наука. Хороший был год - сбежал от рутины и скуки аспирантуры, теперь думал, о чем хотел. Теория регулирования жизненных функций. Регулирующие системы организма. Регулирование клетки. Теория психики. Сложные схемы поведения... Понять, хочу понять, чтобы вмешаться. Для этого - математика, физика. Я - инженер и врач, мне доступно. "Теперь придется все бросить... Некогда будет думать". Да и бросать-то нечего. Багаж маловат. За год аспирантуры сменил три кафедры и, наконец, сбежал. Никаких научных работ и конкретных тем. Только тетрадочки с "теориями". Смешно...

Пошел в больницу. За полчаса город уже изменился. Суета, тревога. Женщины спешат с кошелками, У магазинов - очереди. Мужчин не видно. Наверное, дома, последние часы. "Явиться через два часа после объявления всеобщей мобилизации по адресу..." По радио все еще музыка. Но вот-вот местный диктор объявит: - Приказ...

Наша межрайонная больница построена на окраине. В вестибюле много посетителей. Обычно в воскресенье здесь довольно приятно. Выздоравливающие выходят к родственникам, радостно улыбаются, что-то говорят и тут же на скамейках закусывают. Или выходят в садик. Сегодня только плачут.

Девушка-санитарка дает мне халат и сообщает: "Борис Дмитриевич наверху".

Вот он сидит в коридоре за столом и пишет. Сухой, высокий старик, седина ежиком. Б.Д.Стасов, племянник Владимира Васильевича Стасова. Человек отличный, доктор хороший, а хирург - средний. Я так считаю и только чуточку сомневаюсь - могу ли судить? (Стаж у него - лет сорок, у тебя - неполных два). Немножко поговорили о войне, о больных, и меня вызвали в военкомат.

У военкомата, на углу Советской и Энгельса, оживленно. Толпится разный народ, мужчины военные и в гражданском. Даже стоит легковая машина. Их в нашем городе всего три штуки. Часовой. Свежий приказ на двери. Чернеют слова: "Всеобщая мобилизация".

Майор распорядился:

- Пойдете во вторую школу на призывной пункт хирургом в комиссию. Сейчас.

2-я школа новая, четырехэтажная - украшение Череповца. Пока здесь относительно тихо. Врачи уже в сборе. Я знаю их всех: терапевт, глазник, отоларинголог, невропатолог и я - хирург. Начальник пункта, толстый подполковник, предупредил:

- Товарищи врачи, судите строго и ответственно. Я знаю ваши штучки - направлять на консультацию, обследования. Этого не нужно. Времени нет. За два дня мы должны отмобилизовать наши контингенты.

Мы рассаживаемся в двух кабинетах. С четырех часов пошли мобилизованные. Регистратура выдавала нам их карточки или просто военные билеты. Солдат вызывают из коридора по фамилиям, секретарь проверяет, когда проходил медкомиссию. Если давно - посылает к врачам, если недавно - спрашивает:

- Здоров? Служить можешь?

- Могу.

Штамп - и конец. Принят.

Вот они идут передо мной - защитники Отечества. От 20 до 35. Колхозники из пригородных деревень. Рабочие нашей промышленности - лесопилки, пристаней, леспромхоза, мелкие служащие - их теперь много в районе и городе, сапожники и портные из артелей. Они мне знакомы - по больнице, по прошлым переосвидетельствованиям, просто по улице. Плохо одетые, но не запущенные, в чистых рубахах.

Так уж повелось на Руси: В большинстве- худые. Хмурые. Слов не говорят. Собрались на тяжкую работу. Нужно. Надо идти. Они раздеваются у входа в класс, в загородке из скамеек. Кладут на пол свои холщовые мешки или фанерные чемоданчики, снимают латаные сапоги или матерчатые туфли, брюки и пиджаки из "чертовой кожи", домотканые холщовые порты и подходят к доктору, прикрывая ладонями стыдные места.

Голый человек совсем безоружен. Он даже соврать боится, если, конечно, опыта не имеет.

- Ну, так что болит?

- Да так, ничего, к погоде плечо грызет, перелом был.

Ему 35 лет, трое ребят и беременная жена. Руки от работы будто покрыты дубовой корой. Он робко говорит свои жалобы, чуть-чуть надеется, что доктор найдет какой-нибудь огрех в его теле и отпустит домой.

Я смотрю на его руку, проверяю силу и объем движений в суставах. Потом слушаю его грудь - без капли жира и с четкой границей коричневого загара на шее. Слушаю больше для порядка, он здоров.

- Все у вас хорошо. Нужно служить.

- Служить так служить. Как все, так и мы.

Пошел одеваться, будто с облегчением. Молодой парень, с чубом, с улыбкой всеми зубами.

- Не, не служил. Порок сердца признавали, отсрочивали. Да я здоров, доктор, здоров! На лесопильном работаю. На фронт надо, фашистов бить.

Послушал сердце и написал: "Годен к строевой службе".

Попадаются и такие, что симулируют. Наивно, большей частью без особых надежд на успех.

Часам к семи вечера народ пошел густо. Очередь шумела в коридоре. Выпившие попадались все чаще и чаще. Совсем пьяных отсеивали в регистратуре - складывали в один класс, вповалку, чтобы проспались. Без особых придирок. Тех, кто уже прошел комиссию, собирали в другой класс, а как накопится взвод, строили на дворе и - в запасной полк - или прямо на вокзал.

Из открытых окон видно, как вокруг разрастается целый лагерь. На телегах и на земле сидят бабы, дети и мужики компаниями, беседуют, едят, выпивают. Это из колхозов приехали, кто подальше. Изредка песни слышатся, чаще всего из фильмов. Когда из задних дверей школы выводят очередной взвод, все кругом подхватываются и кидаются к школе: посмотреть своих и провожать - совсем, на войну. Женщины бросаются прямо в ряды, все мешается. Старшины, что отводят новобранцев, кричат охрипшими голосами, оттаскивают особо мешающих.

Взвод отправляется вдоль Советского проспекта... Мужчины держат за руки детей, жены виснут у них на плечах, другие - скромные - идут поодаль. Шум, возгласы, рыдания. Изредка слышны лозунги:

- Смерть фашистам

Потом женщины будут возвращаться домой, одинокие, растерянные - к новой жизни; Солдатки...

Отец мой пошел на войну в августе 1914 года, когда мне было восемь месяцев. Мама рассказывала, как провожала его из деревни в Череповец, и, наверное, также стояла около пункта и плакала. А потом возвращалась на пароходе в семью своей свекрови, старухи жесткой и жадной...

К двум часам рассвело, и сняли одеяла с окон, но работа остановилась. Людской поток иссяк. Вот и кончился наш первый день войны. А что там, на фронте?