Я начала войны не помню. Это величайшее событие почему-то не отложилось в моей памяти. Папы в это время в Куйбышеве не было. Главпромстрой ещё в конце 1940 года начал строить какой-то гидроузел на реке Вытегре, в одноименном городе он и стал жить, только изредка приезжая к нам.
Незадолго до этого к СССР присоединили Латвию, Литву и Эстонию. Папину НКВДскую стройку снабжали продуктами из Прибалтики и нам с Додкой такими вкусными казались компоты и печения с яркими иностранными этикетками, которые папа привозил, когда изредка приезжал в Куйбышев. Я как сейчас помню эти приезды. Приезжал он поздно вечером, когда мы с Додкой уже спали. Просыпаешься утром, ярко светит солнце. На столе всеми цветами радуги переливаются упаковки пачек печений и этикетки банок с компотами, а в кровати лежат улыбающиеся, довольные папа и мама. Мы с радостным визгом набрасывались на папу, и начиналась возня, а мама вставала и готовила завтрак, который казался таким вкусным и благодаря заморским диковинам, и потому, что рядом с нами за столом сидел папа.
Помню, пришло сообщение, что из Вытегры идёт баржа, с посылками для семей сотрудников. Папа написал, что он отправил нам патефон. В то время патефон был покруче, чем музыкальный центр с DVD в наше время. Несколько лет тому назад была передача о челюскинцах и там говорилось, что когда "Челюскин" стал тонуть и экипаж спасал самое необходимое, чтобы выжить на льду, кто-то вынес на льдину из каюты свой личный патефон. Это сочли проявлением эгоизма и индивидуализма, мужику был объявлен бойкот и, когда их спасли, и вывезли на "Большую землю", при распределении наград и при всех чествованиях, его как будто бы и не существовало. Из-за того, что человек спас вещь, которая казалась ему самой ценной из всего, что он имел, его подвергли "самому острому кизму", как говорил, по-моему, Бывалов в "Волге-Волге". Конечно, в первую очередь необходимо было спасать то, без чего нельзя было существовать в ледовом лагере, но стоило ли так сурово наказывать человека за спасённый личный патефон? Тем более, что он не был бы лишним в монотонной жизни на льду, в ожидании спасения. В этом, по-моему, проявился большевистский максимализм.
Помню, мы с мамой поехали встречать баржу с нашим патефоном. Баржа почему-то стояла на якоре довольно далеко от берега. С десяток женщин с детьми и несколько мужчин бродили по берегу и прокидывали, как бы им попасть на баржу. Осматривали какую-то полузанесённую песком лодку, прикидывая, можно ли на ней добраться до баржи, но в днище у лодки была огромная дыра и даже мне было ясно, что дело это безнадёжное. Помню, каким разочарованным я возвращался домой без нашего патефона. Патефон появился у нас дома только через несколько дней, и это был праздник для всей семьи. Одной из первых пластинок у нас была популярная тогда песня о матросе-партизане Железняке. Начиналась она так:
В степи под Херсоном высокие травы,
В степи под Херсоном курган.
Лежит под курганом, заросшим бурьяном,
Матрос Железняк-партизан.
Я, видимо, раньше слышал от папы выражение, когда он был небритым, что он зарос, поэтому представлял себе, что несчастный матрос-партизан Железняк мало того, что был убит белыми, он к тому же, лёжа под курганом, ещё и зарос каким-то непонятным бурьяном. Насчёт бурьяна, правда, потом прояснилось, что это сорняк. Поэтому, когда в очередной раз ставили эту пластинку, я себе явственно представлял лежащего под курганом матроса Железняка, у которого вместо усов и бороды на лице вырос бурьян. Только после я разобрался, что: бурьяном зарос курган, а не матрос.
Было небольшое недоразумение и с другой пластинкой. Это была песня "Тишина", исполняли ее то ли Лемешев, то ли Козловский. Пелось в нем о том, что наступила ночь, весь мир объят тишиной. Были такие слова:
Тишина.
На лужайке не шепчется с ветром трава,
Бедняки и олени в объятиях сна.
Тишина.
Для меня это звучало, как: "Бедняки и олени в объятиях спят". Так я и начал как-то распевать эту песню. Кто-то, то ли мама, то ли кто-то из бабушек прислушались, попросили меня повторить, я охотно спел на бис. Раздался дружный хохот. Естественно, я обиделся. Тогда мне объяснили смысл словосочетания "в объятиях сна". В конце концов, я понял, но мой вариант был мне все же нравился больше.
Интересно устроена человеческая память. Сколько важных событий того времени я не помню, а такой пустяк запомнился. Заодно запомнился ещё один эпизод, так же связанный со своеобразным пониманием текста. Бабушка Лида иногда напевала нам "Казачью колыбельную" на слова М.Ю. Лермонтова. Там есть такие строки:
По камням струится Терек,
Плещет мутный вал,
Злой чечен ползёт на берег,
Точит свой кинжал.
Но отец твой славный воин,
Закалён в бою,
Спи, дитя, и будь спокоен,
Баюшки - баю.
"Закалён в бою", я понимал, как заколот. И мне было странно, почему же дитя при этом должно быть спокойно. Отец убит, на берег ползёт злой чечен. Где уж тут спать спокойно. Однажды я не выдержал и, прервав колыбельную, поделился своими сомнениями с бабушкой. Она-то и разъяснила мне значение слова "закалён", и я понял, что сну ребёнка в этом случае ничего не угрожает.
Когда-то граница между Чечнёй и станицами Терского казачьего войска проходила по Тереку. И казаки веками прикрывали Россию от набегов горцев. Это описано, в частности, у Л.Н. Толстого в повести "Казаки". За сотни лет десятки тысяч казаков погибли, защищая мирное население от вылазок разбойничьих шаек.
В 1955 году, разрешив высланным Сталиным народам с Кавказа вернуться на историческую родину, Хрущёв, в качестве компенсации морального ущерба, подарил Чечено-Ингушской АССР три прилегающих к ней района Ставропольского края, населённых, в основном, казаками. У жителей этих районов, хотят ли они входить в состав чуждой им национальной автономии, естественно, никто не спрашивал. Советское правительство вело себя со своими подданными, как барин с крепостными. Творили, что хотели. Я уж не говорю о Крыме. Это кровоточащая рана России.
Особенно отличался этим Хрущёв. Человек с интеллектуальным уровнем колхозного бригадира средней руки, интригами и подлостью, шагая по трупам, пролез к руководству Великой державой. Он совершенно не знал истории, был не в состоянии понять целей и задач, стоящих перед Россией. Вечно он носился с какими-то идиотскими начинаниями, которые оборачивались пшиком. Как говорят, весь пар уходил в гудок. Экономику страны лихорадило.
Отметился Хрущёв и как идейный борец с религией. Недавно приводились такие данные: До революции в России было порядка 57 тысяч храмов, к 1940 году их оставалось около 1,5 тысяч. После Сталинских послаблений в 1943 году в отношении религии, к 1953 году их было около 14 тысяч. Придя к власти, Хрущёв продолжил политику 20-х годов. Снова стали разрушать храмы, закрывать монастыри. К 1964 году число храмов сократилось до 7 тысяч. В 1960 году Хрущёв заявил: - "Через двадцать лет я вам покажу последнего попа." Прошло не двадцать, а 47 лет, число церквей и священников в России ещё не приблизилось к дореволюционному, но растёт с каждым годом.
А чем вспоминают самодура Хрущёва, если и вспоминают вообще? За десять лет руководства страной, он столько успел наколбасить, что даже окружавшие его холуи не выдержали и спихнули его. Правда, нельзя сказать, что состояние экономики от этого улучшилось. Всё это и кончилось непонятной перестройкой, добившей СССР. А в районах, отошедших к Чечне, произошло то, что и должно было произойти. Новые власти стали во главе районов и сельсоветов ставить свои национальные кадры, началось массовое заселение этих районов чеченцами. Казаки на своей земле оказались людьми второго сорта. А во времена правления Дудаева и Масхадова в этих местах был осуществлён геноцид в отношении русского населения. Те, кто не погиб, вынуждены были бежать в Россию, где, как оказалось, они никому не были нужны. Россия просто предала их, своих многовековых защитников. Вот продолжение истории Толстовских "Казаков". Ему, думаю, и страшном сне такое не могло присниться. Теперь это земли компактного проживания чеченцев. Музеем Толстого, основанном ещё до революции в станице, где он когда-то начинал службу, теперь руководит тоже чеченец. Как говорится, приехали.
