26 Марта . Рассвет чисто золотой на все небо и скворец свистит.
В нашей жизни нет примера, образа, которому должно следовать, и потому жизнь безобразна, безобразна.
О расколе: домишко, сбитый кое-как бедняком на последнее, разрушили и пустили его на произвол судьбы, и бедняк не мог простить это…
27 Марта . Золотым оставался весь вчерашний день. Ночью подморозило, и лунное небо покрылось стайкой облаков, в глубине леса заяц орал.
В 6 по архиерейскому (в 4 ч.) я был уже на Мартинковском поле с Серг. Васил. Мы шли то по ледяной лесной дороге, то по полю межами, поле совсем уже растаяло, и чтобы не мазаться, мы держались какого-то плотного гребешка. Лужи замерзшие с треском, как стекло, разлетались, ходьба неудобная. На востоке была светлая узкая полоса, все небо было заплотнено. Не успели сесть по шалашам, как раздалось хлопанье крыльев и потом тетеревиное бормотание. Долго в темноте я принимал один кустик шагах в 300 от меня за близко сидящего тетерева и тетерева шагах в 100 за черный пёнушек, очень далекий. На восходе солнца рассмотрел, что куст не тетерев, из лощины подскакивает вверх с чуфыканьем тетерев, и потом некоторое время остается видимой его голова, а что черный пёнушек, что тетерев тоже с раскрытым хвостом петушится вокруг себя, бегает, как заводной.
В это время раздались шаги и кто-то с ружьем прямо шел на мой шалаш, я крикнул: «Здесь караулят!» — «Кто?» — «Убирайся к черту!» И неизвестный малый отступил в кусты.
Тетерева все бормотали. Тогда появились у шалаша витютни, я стал взводить курок — вдруг сорвалось и выстрел раздался, весь шалаш окутан дымом, витютни улетели, а тетерев все бормотал на месте: один все ходил вокруг себя, как заводной, смешно раздуется, другой подпрыгнет, и шея его торчит некоторое время и чуфыкает. Опять новая партия витютней прилетела к моему шалашу, я прицелился в двух, и в это время раздался выстрел Серг. Вас. по тетереву из винтовки. Все взлетело. Наши два тетерева переместились немного подальше, заметили друг друга и начали смешно наступать: один наступает, другой отступает, все отступает, наконец, собрался с духом и тоже стал наступать. Прилетели еще три тетерева и расселись на деревьях. Я с замирающим сердцем ждал момента, когда в первом солнечном свете сцепятся бойцы: очень красивы они, и вокруг все так пустынно-таинственно! Но тут опять прилетела большая партия витютней к моему шалашу, я колебался: стрелять или подождать, чем кончится бой, хотел ждать, но вспомнил, как мы нуждаемся в мясе, прицелился уже, взял на мушку трех здоровенных витютней, ¼ сек., и все три были мои, но вдруг все, и витютни, и тетерева, и даже вороны, улетели. Возле моего шалаша опять стоял с дурацкой мордой тот малый, охотник. Не знал, вот не знал, что могу так мастерски, чисто по-мужицки ругаться, как он удирал от меня, как улепетывал и как хлестала его моя трехсаженная матерная картечь.
Тетерка с квохтаньем перелетела в болото и уводила за собой все дальше и дальше в глубину недоступных болотистых хвойных лесов бормочущих косачей. В Чистике все еще сильно бормотали. Утки орали все утро на разливе. По архиерейскому времени был десятый час.
Свободное копирование
