ПРЕДОК МАМАЕВЫХ

Ибрагим.

Ибрагим жил уже второй год в Бродке, но привыкнуть не мог. На новом месте ему не нравилось все; и сам барин, и лапти, и русская еда, состоящая из кваса и капусты. А главное, татарину не по душе была серая деревенька, заброшенная среди обрывов и перелесков. Уездный город Старый-Оскол был далеко. О Курске и говорить нечего. Только раз барин взял его в тот русский город, чтобы смерить ногу своего сыны, который служил в офицерском корпусе. Но город тот не понравился Ибрагиму. На родную Казань он совсем не был похож .

Сын барина похвалился своим собутыльникам, что его батюшке удалось в Казани выменять за целую семью русских ткачей-узорников искусного сапожника - татарина. Этот бусурман такие шьет сапоги, что курским сапожникам нос утрет - хвастался барич. Не поверим - твердили друзья молодого барина - пока своими глазами не увидим на тебе татарские сапоги. Спор «на пари» должен был разрешить он -Ибрагим. Это было для него экзаменом, от которого зависело -быть татарину дворовым сапожником или попасть в немилость барина и оказаться в пастухах. Ибрагим не дорожил званием дворового, но лишиться потомственной специальности он не мог. Это означало изменить своим предкам, передававшим от поколения к поколению, из рук в руки дратву, молоток и колодку. Нет он не может предать свою любимую профессию. Не в угоду барина, а для удовлетворения собственной трудовой гордости, Ибрагим сделает сапоги, каких во всей Курской губернии никто не сделает. И он действительно такие сапоги сшил. Молодой барин выиграл пари. Слава об Ибрагиме пошла по округе. К его хозяину стали приезжать соседи и родственники. Все хотели иметь сапоги с колодки Ибрагима. Если бы он работал круглые сутки, он и тогда не мог бы выполнить все заказы. Барин все требовал и требовал. Потребовал и Ибрагим ... Он тосковал о родной Казани, о шумных многоголосых базарах, о своей национальной еде.

Барин предложил Ибрагиму принять православную веру, ходить в церковь. Он отказался. Молитвы Аллаху не помогали. Его лишили родины, оторвали от родных людей. На что он нужен чужому Богу? Разве Бог русских станет к нему добрее, чем его татарский Бог? Нет, он не пойдет на крещение. Но Ибрагиму было двадцать девять лет. Молодость и труд побеждали тоску. Помогала этому и Марфуша - дочка дворового ткача. Девушка набирала узоры, вязала кружева, вышивала шелком, гарусом, бисером. Марфуша давно приглядывалась к накрепко сколоченному молодому чеботарю - татарину. Ибрагими сам частенько искал черными глазами синеглазую девушку с длинной русой косой. Раз, улучшив минутку, татарин предложил русской девушке стать его женой. Марфуша, покраснев, отскочила от него : «Да ты же бусурман! И Бог не допустит, и барин не разрешит, - ответила девушка. Но в голосе своей избранницы Ибрагим расслышал и грусть и сожаление о том, что они разной веры и в своей судьбе не виноваты. Не бойся за барина. Он не захочет, чтобы Ибрагим пошел в пастухи. Пускай лапти носит или отдает мне невесту. « Да не пойду я за тебя, за нехристя (у А.Х.М. - «за татарина». Грех ведь это!» « Я русским буду! Крест носить буду. Пойду к попу и скажу: давай крест и венчай по-русски!» После этого разговора Ибрагим пошел к барину и заявил, что он хочет жениться на русской девушке. «Пускай барин скажет попу, чтобы крестил Ибрагима и венчал с Марфой».

Барин возмутился: «Я сам хотел тебя крестить, ты отказался, бусурманская образина, а теперь самовольничать вздумал!» «Тогда не хотел. Теперь хочу. Жениться надо. Дети надо. Много сапожников барину надо. Жена будет у Ибрагима -много сапожников будет!» Барин приказал за самовольство отвести татарина на конюшню и выпороть. Ибрагим на конюшне не лег на скамью. Его пытались положить, но он так плечами, что три дюжих кнутобойца разлетелись в разные стороны. Барин, наблюдавший с крыльца, не хотел отменять наказание, но он не мог допустить, чтобы Ибрагим хоть на один день оказался неспособным для работы. И хозяин приказал пороть стоя. Кнутобойцы не любили бить стоя. Кнут или розга не так плотно ложится и бить тяжелее. Но Ибрагим стоял, широко расставив ноги и сбычив крупную голову на крепкой короткой шее. Весь его вид говорил, что он готов дать отпор. Его презрительный и насмешливый взгляд говорил: «Бейте! Сегодня вы бьете, а завтра вас будут бить!». А про себя думал - совсем плохо жить, когда рабы друг друга бьют.

Пока парни меняли розги на кнуты хозяин отвернулся от конюшни и стал кормить птицу, насвистывая веселую мелодию. А на конюшне свистели кнуты. Но били Ибрагима уже без вдохновения. Так хлестали - где по спине, где по сапогам. А он стоял, как вкопанный. Парни уже закончили назначенное число ударов, повесили кнуты, раскатали рукава рубах, а он все еще стоял, не меняя ни позы, ни взгляда. Только смотрел он куда-то внутрь самого себя. Ему кричали, чтобы он уходил - «Ты чего стоишь? Добавки просишь?» Но Ибрагим никого не слышал. Он думал о том, как плохо устроена жизнь. Люди бьют его, а он им ничего плохого не сделал, и барину тоже плохого не делал и никакой за ним вины нет, а его бьют. Сколько бы простоял так оскорбленный человек, если бы его не толкнули в бок = «Чего стоишь-то, идол чумазый - барин вона тебя зовет». Ибрагим двинулся из конюшни, тяжело передвигая ноги с наклоненной вперед головой. Барин стоял на третьей ступеньке. Ибрагим стоял перед крыльцом и своим громадным ростом, чуть не вровень с барином был. «Вот ты, голова не обтесанная! Понял? Моя воля: Хочу -в Сибирь на каторгу сошлю, хочу - велю венчать с Марфушкой» «Сперва давай венчать, барин, там, куда хошь - в конюшню, в пастухи, в Сибирь - Ибрагиму все равно. «Ну ладно, харя твоя немытая! На, целуй руку и иди к попу. Скажи, что барин велел крестить и венчать!». В первое воскресенье после Троицы в церкви собралась вся деревня. Предстояло необыкновенное зрелище . Чеботаря - татарина Ибрагимку крестить и венчать будут. Марфа - узорница простояла у   об........ ни    с начала и до конца службы. Она была одета по-праздничному, не была уверена, что сегодня на ее голову оденут венец, что судьба свяжет ее с великаном иноверцем. Сердце ее то замирало от ожидания таинственной жизни с любимым неведомым человеком, то вдруг леденело от тревоги за его и свою судьбу. Ни он, ни она не властны в своем счастье! Всему хозяин -барин! Даже родители смирились, что Ибрагим станет мужем их белокурой Марфушки. Для них одна была помеха, что он креста на шее не носит. Ну, а коли крещение примет, и с богом! Мужик он работящий, у барина не в опале. Уйдя в свои думы, Марфуша и не заметила, как под куполом освободили круг и установили чашу с водой. Ее потеснили от круга. Она от неожиданности вздрогнула и похолодела от мысли, что Ибрагима могут раздеть до нога при крещении и она и все другие увидят его голым в храме перед алтарем. Она пошатнулась и упала бы, если не поддержала бы ее невестка и мать. «Что ты девонька! На тебе лица нет! Вона, гляди-кось твого-то кропилом батюшка всего как есть искрапил» - говорила невестка. «Нехристь, нехристь, а гляди душу-то под Хрест расстягнул». «Нагнись, видишь до макушки батюшка достать не может». Что говорил поп, чего пел дьякон, как читали «Верую...» Кум - садовник и кума - птичница, назначенные барином в крестные, Марфуша ничего не слышала. В церкви громко запели. Среди богомольцев прошуршал шопот - «Надел, хрест иссусов надел». Девушка облегченно вздохнула и открыла глаза. Ибрагим весь мокрый от усердного крапления, смотрел бодро и весело то на алтарь, то на свою избранницу. Он кажется тоже мало верил в счастливый исход своей женитьбы. Дьякон громко спрашивал: «Какое имя нарекаете отец Парфирий?» «И нарече ему господь-бог имя Егор!» - пропел поп. «Как по отцу в метрической книге записать?» - опять обратился к попу дьякон. Поп не успел и рта раскрыть, как за него сам новокрещенный ответил: - «Мирза Исмаил - отец мой». Поп и диакон перекрестились и как по уговору плюнули вправо и в лево. «Не поминай в храме божьим поганые имена» , и с этими словами поп, перекрестив сказал и дьякону и новокрещенному - «Отцом отныне будет Мирон, яко он есть отец крестный». Так, татарин Ибрагим, повесив на шею медный грошовый крест, превратился в Егора, сына Миронова. «Прощай Казань, прощай аллах, здравствуй русский Егор, здравствуй Марфа!». Чашу убрали. Вместо нее поставили аналой. Крестные -Мирон и Пелагея, подошли к Марфе поклонились ей в пояс, как королеве. Мать крестная Ибрагима и невестка Дуняшка, сняли с Марфуши платок. Мать первая расплела ленту, подошли отец и брат - отложили по прядке и пошли все близь стоящие расплетать Марфушину косу. Егору казалось - не будет конца этой русой косе, которая спускалась чуть не до колен. «И зачем растут такие длинные косы» - думал жених, ожидая венчание. Наконец, побелевшую от волнения, невесту привели и поставили рядом с ним. Она, рослая и крепкая девушка, рядом с великаном-женихом, казалась просто подростком, а распущенная во всю спину до колен коса, придавала ей вид девочки. Любая невеста могла бы позавидовать таком роскошному убранству. Русые волосы спускались золотистой живой подвенечной фатой. И жених и невеста, как бы не замечали всего происходящего вокруг их. Они механически брали в руки свечи. Им что-то пели то поп, то дьякон. Егора подтолкнули, чтобы он нагнулся и подставил голову для венца. Им одели медные кольца. Процедура венчания закончилась. Из церкви вывалил народ и все толпой двинулись в деревню. Впереди шел Егор со своей молодой женой. Она шла уже в повойнике, в который женщины наспех нарядили ее там же в церкви.

Через пять лет Егор и Марфа переселились в свою избу. В одном углу была печь, в другом стоял стол сапожника, в третьем - у оконца был установлен ткацкий стан и прялка. Только четвертый угол был пустой. Не живут в этом углу дети. За пять лет совместной жизни похоронили двоих. Теперь в тревоге ждали третьего. Будет-ли жить? Но и третий и пятый ребенок умирали. Отец ссутулился. У матери от слез поблекли синие глаза. При свете лучины трудно становилось находить концы тонкой пряди. Барин корил: обманул, обещал много сапожников. А где они, твои сапожники, где? - кричал помещик. Не годишься! В солдаты отдам! -Ты   сам   видишь,  барин,   родится   хорощий,   здоровый, потом чахнет, умирает. И действительно дети родились крупные здоровые, а потом хирели, морщились и умирали. Нехватало-ли им воздуха, молока. Который до года дотянет, а двоя последних в полгодика кончились. Марфу выплакавшую глаза перевели в птичницы и это пошло ей на пользу. У нее родился смуглый крепыш Иванушка. Он первый решил продолжить род сапожника Егора. Не успели порадоваться на Иванушку, как через три года родился Парфенушка. Этот был в отличие своего старшего черноглазого и черноволосого брата белокурый. Его пышные светлые волосы и синие глаза были точно такие же, как у самой Марфы. Егор шутил: - Вот теперь никого не обидели . Мне сын, себе сын, барину два сапожника. Рос  Иван, а младший Парфен перегонял брата ростом.   Оба   были   крепкие,   широкоплечие   с   крепко посаженной головой. Иван в девятнадцать лет был выше среднего    роста,    чернобровый    молодец.    Барин    дал разрешение женится. К свадьбе он сам сделал себе новую скрипку и уже научился играть на ней: «Как по улице...». (Далее текст обрывается).