Детство и война

1941 – 1942 гг.

Во время Отечественной войны шел фильм «Она защищала Родину» там немецкий танк давит двухлетнего малыша, и сегодня в Цхинвали повторилось тоже! Как это понимать и принимать!

Показали Цхинвали, где 80% жилого фонда было разрушено. Я смотрела и вспомнила нашу поездку в 1945 году на машинах из Москвы через Киев-Львов-Краков в Дрезден. Во всех  населенных пунктах не было жилья, люди ютились под домами в подвалах и основах печей. Я видела Крещатик – дома, черные от копоти стены домов! Я запомнила этот Крещатик до сих пор. Я после войны несколько раз была в Киеве на Крещатике. Я смотрела на оживленную улицу, а в памяти снова вставали обугленные остовы домов. Сегодня, когда говорят, что осетинские дети скоро забудут ужасы войны, я не веру в это, потому, что детская память не отпускает нас до самой старости!

Ну вот ! Снова пью валидол и мысленно возвращаюсь в 1941 год, год начала Отечественной войны. Эвакуация … Через дорогу, в сторону Алма-Аты были два лога, заросшие травой и солодским корнем. Здесь часто паслись коровы и козы. По ближайшему логу неслась с гор бурная река Алмаатинка. Здесь женщины стирали белье, сюда прибегали курсанты летного училища, которое располагалось возле аэродрома. Здесь мы пускали кораблики, Однажды Юра решил пустить большой пароход. Снял калоши, надел на палочку листик, как парус, и пустил пароход в воду. Река подхватила «пароход», отнесла на половину реки…. И Юра остался в одном калоше! Получил от мамы тумака. Когда мы приехали из Москвы, тетя Нюся повела меня и Юру за дом, мимо артезианской колонки, на свой огород. Там были разные овощи и стеной стояли высокие растения – выше нас вдвое! Это была кукуруза. Тетя Нюся сказала, что ее можно есть. Мы с Юрой потихоньку нарвали коричневатых метелок, которые висели на стебле и попробовали. Было ужасно не вкусно! Потом оказалось, что надо было, есть початки.

1943 г.

Отец встречал нас уже в шинели и папахе, потому что в Москве в ноябре было уже холодно. Мама за дорогу все свои платья сменяла на продукты. И осталась в летнем полотняном платье и боссаножках. Отец подхватил маму на руки и понес в машину. Мы побежали за  ним. Нас привезли в Кунцево, в маленький деревянный дом. У отца были только черные сухари. Бабушка расстелила на полу солдатское одеяло, налила в мисочку теплой воды и немножечко подсолнечного масла. Всем нам дали по сухарю. И мы макали в мисочку с водой свои сухари и грызли их. Это был  наш первый «праздничный» ужин в Москве. Нас определили в школу, и мы с Юрой два месяца ходили в Кунцевскую школу.

Зимой переехали на улицу Горького в Анастасьевский переулок. Нас поселили в одной из комнат, где раньше жила семья. Все вещи сложили в соседнюю комнату и заперли на ключ. Здесь я снова пошла в школу на улицу Чехова и опять в первый класс. Помню марлевые занавески, выкрашенные акрихином в желтый цвет. Здесь однажды осенью украли нашу Светку. Она гуляла во дворе в красивом коричневом вязаном костюмчике. Вообще ее одевали как куколку. Она была у нас красивая, как куколка, с вьющимися светлыми волосами.

Сегодня 6 июня 2004 г. 60 лет назад в это время еще шла война. После Сталинграда наступление немцев было остановлено и наши войска начали продвигаться вперед на Запад, освобождая занятые немцами города и деревни. Каждый вечер на кухне возле большой карты, мы, слушая сводки Совинформбюро, отмечали на карте освобожденные города и передвигали красную ниточку на запад, отмечая новую линию фронта.

1944 г.

Мы переехали в квартиру на Соколе. Это была наша первая квартира. Здесь я пошла  в 3-й класс женской 149-й школы. Мне исполнилось десять лет. Фотограф Володя Горшков сфотографировал всех нас в день моего рождения. Отец ушел в действующую армию. Он вернулся в танковые войска. Отец ушел на фронт в танковую армию к Катукову.

В июне 1944 г. меня и Тамару Катанаеву (нашу соседку из 21-й квартиры) отправили в пионерский лагерь не далеко от Алабино. Лагерь был очень большой, около 1000 человек. Однажды к нам приехали в лагерь два человека. Один сказал, что он композитор и сочиняет музыку, а второй сказал, что он поэт. Композитор сел за рояль на открытой сцене и заиграл музыку, а потом запел песню:

Эх, дороги, пыль да туман,

Холода, тревоги,

Да степной бурьян.

Выстрел грянет,

Ворон кружит…

Твой дружок в бурьяне

Неживой лежит.

А дорога дальше мчится

Пылится, кружится

А кругом земля дымится,

Родная земля!

Эх, дороги –

Пыль да туман.

Холода, тревоги

Да степной бурьян

Я не  помню авторов этой песни, но к вечеру весь наш лагерь пел эту песню. В октябре 1944 г. отец ушел с должности Заместителя начальника Главного автодорожного Управления Красной Армии по политической части в 1-ю Гвардейскую танковую Армию. Принимал участие в боях за освобождение Варшавы, Гданьска, Щецина (бывший Штеттин). Работая в Главном автодорожном управлении, отец участвовал в налаживании «дороги жизни» из Ленинграда. Закончил войну он в Берлине.

1945 г.       

В начале 1945 г. уже чувствовался конец войны. Каждый вечер над Москвой гремели салюты. Первый салют был за взятие Белгорода. Иногда я закрывая глаза, уношусь в воспоминания   и слышу голос диктора: «Взят город Белгород!», а потом  - «Произвести салют двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий!».

Вечерами мы собирались на кухне и слушали радио – «От Советского Информбюро» и отмечали на карте линию фронта ниточкой. А потом , после ужина , читали книги. Я помню, как я читала «Вий» Гоголя. У меня был громкий и четкий голос и обычно меня заставляли читать. Я читала и вдруг подумала, что сейчас кто-то схватит меня за ноги, и я подтянула ноги на тахту. Мама сказала: «Что ты скособочилась вся?». А я сказала: «Я люблю, когда ноги со мной». Все потом долго смеялись. Перед сном мама заставляла нас мыть ноги. Я пошла в ванную, пустила воду и наклонилась, чтобы мыть ноги мочалкой. В это время Юрка подкрался к открытой двери в ванной и громко,  шипя, сказал: «Душно мне, душно!». Я с перепугу упала в обморок. Юрку стеганули полотенцем, а меня долго отхаживали от испуга.

11 июня 2004 г. включила телевизор, посмотреть передачу о русских, уехавших из России, после революции в Ниццу. Эта передача навеяла воспоминания детства. Снова вспомнился 1945 г., когда мы в конце года (конец ноября - начало декабря) поехали на машинах в Германию. По заданию командования Советской Оккупационной Зоны в Германию разрешили привезти семьи и открыть для детей школы. Для этого необходимы были учебники. Отцу выдали две машины: «Мак» то ли английский, то ли  американский похожий на «Студебекер» для погрузки книг и небольшую крытую машину с двумя лавками и печкой посередине – «Додж – ¾», немного похож на современные машины для перевозки хлеба.

Сейчас уже ночь (июль 2004 г.). В это время легко думается. За окном уже прошла вторая гроза с молниями и ливнем. Я все выключила и сидела, слушала грозу. В восточные окна полыхала молния, и в комнате становилось светло. Но свет этот был какой-то мертвый и холодный. Постепенно гроза отошла за лес, в сторону Лобни, но капли дождя все еще капают с листьев дикого винограда, которым увита стена дома. Итак, отец получил все необходимые учебники, взял нас (Юру, меня и Свету) и маму. А бабушка осталась на Соколе. Отец попросил  тетю Нюсю и Федора Александровича пожить у нас на Соколе, т.к. у бабушки было больное сердце и ее нельзя было оставлять одну. Да и тетя Нюся жила в это время в общежитии Аэрофлота, где она работала.

Был разгар зимы. За окном были видны заснеженные поля, а вдоль дорог валялась запорошенная снегом немецкая техника. Городов почти не было видно – все было разрушено и торчали обгорелые коробки домов. Деревень не было видно, только иногда вдоль дорог торчали заснеженные трубы русских печей. Однажды отец остановил машину возле таких труб. Мы тоже выскочили из машины, чтобы немного подвигаться. Отец пошел по узкой тропинке и я побежала за ним . От колодца шла женщина с ведрами, она поздоровалась, что-то ответила отцу и стала спускаться по земляным ступеням под печь. Оказывается, под печью была землянка, в которой она жила вместе с детьми.

Дорога была однообразной: разрушенные города, поля с военной техникой и трубы вместо деревень. В середине декабря доехали до Киева. Это был страшный, обугленный город. Крещатик был весь черный, пустые черные коробки домов. В первые дни войны Киев защищал Кирпонос (он тогда командовал Киевским военным округом). Он понял, что удержать Киев не удастся, и дал возможность эвакуировать предприятия и основную часть войск переправить во главе с Багромяном на левый берег, чтобы закрепиться.

Кирпонос держал Киев до последнего…, был тяжело ранен и погиб в Киеве. А в нашем доме на Соколе в десятой квартире поселилась семья Кирпоноса. В Киеве на Крещатике к нам в большую машину три раза запрыгивали воры, чтобы сбросить груз, но сзади шел «Додж» и начинал сигналить. Все-таки солдаты одного из воров стащили с машины и начали бить. Пока отец подошел, вору уже крепко досталось.

Ночевали часто в комендатуре или в тех местах, где отец ночевал, когда ехал из Германии. Опасней всего было в Западной Украине. Там ехать ночью не разрешалось. А зимний день короткий. Надо был знать, где остановится. В Западной Украине осталось много бендеровцев, которые жили в лесах или в небольших хуторах. Вечером бендеровцы выходили к дорогам и расстреливали военные машины. Поэтому мы ехали только днем. Однако уже в западной Украине останавливались у одного из водителей. У него разболелось нога. Мы прожили у них 2 или 3 дня. Выходить нам со двора никуда не разрешалось.

31 декабря мы прибыли во Львов. Мама нас кое-как помыла, и нас положили в ряд на большую хозяйскую кровать. Накрыли нас настоящим пуховым одеялом. Я оказалась по середине и, поскольку спала всегда очень беспокойно, то ночью забралась в середину кровати и стала задыхаться. Проснулась везде темнота и кругом чьи-то ноги. Мне стало нечем дышать, и я среди ночи из-под под одеяла заорала «благим матом». Всех перебудила. Меня вытащили из под одеяла, еле успокоили, и положили на крою кровати.