Ярослав Васильевич писал нам из зоны: "Реформы сыпятся как из рога. Но главного пока нет, хотя все движется, как будто, в том самом вожделенном направлении". Да, до главного – даже до отмены военного поселения – было далеко. Минлаг упирался, цепляясь за остатки своего "особого режима": шахтерскому начальству не велено было брать на работу вечных поселенцев, - хотелось отделить вчерашних зеков от сегодняшних. Но уголь-то добывать надо было! Поупирались и отменили дурацкий запрет. Так что многие из наших, выйдя из лагеря, через день – другой возвращались на свое рабочее место.
Не коснулось это послабление одного только Лена Уинкота.
В первый день свободы он пришел к нам на Угольную 14 и попросился на ночлег. Перенаселенность нашей хибары его не смутила: моряк может выспаться на галстуке, объяснил Лен. Лишнего галстука у нас не нашлось и Уинкот переночевал на половичке, рядом с Робином. Назавтра он пошел устраиваться на работу – но не тут то было. Вроде бы, и должность, на которую он претендовал, была не особенно завидная: последний год Лен работал подземным ассенизатором, вывозил из шахты какашки. Оказалось – нельзя. Других пускали в шахту, а англичанину отказали.
Он отправился качать права к оперуполномоченному.
– Это расовая дискриминация! – шумел Уинкот. Опер тоже повысил голос:
– В Советском Союзе нет расовой дискриминации.
Лен усмехнулся:
– Молодой человек, вы еще сосали титю своей мамы, когда английский королевский суд судил меня за то, что я говорил: в Советском Союзе нет расовой дискриминации!
Не найдя правды в Инте, Лен попробовал поискать ее в другом месте. Обидно было: эсэсовца Эрика Плезанса отправили в Англию, а Уинкота, пострадавшего за симпатию к Стране Советов, держат на Крайнем Севере этой самой страны. И он написал письмо Хрущеву – а перед тем как отправить, прочитал нам:"Уважаемый Никита Сергеевич, когда вы будете ехать в Англию, Вас поведут в парламент. Там на стене висит интересный документ: призвание к военным морякам Королевского Флота, чтобы делать забастовку. Может быть, Вам интересно тоже, что автор этого призвания сейчас в Инте и ждет, что Вы, Никита Сергеевич, его освободите".
Текст мы одобрили и даже не стали править –только посоветовали вместо "призвание" написать "воззвание".
Самое смешное, что письмо сработало: Уинкот вернулся в Москву раньше нас. Восстановился в Союзе Писателей, получил квартиру и опять женился на русской женщине – библиотекарше Елене. Он заказал визитную карточку: "Лен и Лена Уинкот". А мы их звали – за глаза – Уинкот и Уинкошка. Мы любили слушать его разговоры с сынишкой Лены:
– Вова, иди в мэгэзин и купи полкело скомбра.
– Чего?
– Я русским языком сказал: купи полкело скомбра.
– Полкило чего, Леонард Джонович?
– Скомбра! Скомбра! Это рыбы такой, глупый мальчик.
– Может, скумбрия?
– Да. Скомбра.
Я подозреваю, что Лен нарочно не избавлялся от акцента и даже аггравировал его: знал, что к иностранцам у нас относятся лучше, чем к своим. (Эту странную смесь подозрительности и угодливости отмечали многие из писавших про Россию –даже про допетровскую.)
Свободное копирование
