Удар!!! Опрокинулось куда-то небо. Стало темно и тихо. Зачем меня убили? Ну вот и отвоевался. Но сознание вернулось… Господи! Двадцать один год всего и прожил, да жизнь знал ли? И почему так мерзнут лохмотья кожи на животе? Разорвало пополам? Кончено… А как не хочется умирать… И как тихо… Где я? Почему нет боли?.. А чему же болеть, если разорван пополам… Буду считать… раз… два… три… до скольких досчитаю… А небо-то есть. Вот оно, серое-серое. А солнышка нет. Холодно. Почему мерзнут лохмотья кожи?.. Двадцать один… двадцать два… Нет, не умираю… Посмотрю, где ноги… далеко ли?
Еле-еле повернул голову влево. Рядом на боку — Лев Диментман. Шапки на нем нет. На виске небольшая дырочка, и из нее толчками выплескивается кровь. И снег рядом ноздреватый от теплой крови. Кровавый снег. Лев! Убит Лев! Вот он рядом. А ведь он, прижав меня к себе, прохрипел свои последние в жизни слова… Не закончил он фразы… не закончил. И убит. И я убит. Ну зачем? Зачем? Кому это было нужно?
Мысли путались. Какие-то ничтожные, глупые мысли. Неужели у всех, кто умирает, такие глупые мысли? А я все еще жив? Почему же не умираю? И в глазах не темнеет… Повернул голову в другую сторону, тихонько, осторожно… Поле, снег и дорога со следами саней, копыт… Понял — лежу на спине посередине дороги. А танки? Эта мысль прояснила сознание. К черту предсмертную философию. Танки где? Ведь я на дороге — пойдут, раздавят. Ползти, ползти надо к вагонам, туда, к насыпи. Там не заметят…
Попробовал повернуться со спины на живот. Получилось. И ноги не оторваны — как плети, но со мной вместе повернулись. Ползти, ползти надо. Ниже локтей рук не чувствовал, словно нет их. Опираясь локтями, пополз к насыпи. А боли нигде нет. Что же случилось? Снаряд? Контузия? А что это такое? Что должен чувствовать контуженый? Что? Откуда я знаю? Ползти надо. Ползти…
И я полз, еле-еле перетягивая себя локтями. Стало жарко, очень жарко. Похватал ртом снег, прижался щекой, лбом, с минуту лежал, дышал.
Опять пулемет. По звуку не наш, немецкий. Пули пропели где-то выше. Раз слышал, значит, не мои. Та, что услышал, дальше полетела. Стрельба вроде бы стала не ближе, может быть, и танки сюда не пойдут? Приподнял голову — нет, их не видно. Но раз я не вижу, значит, и меня не видно. Отдышался, пополз дальше. Почти тут же заметил лошадь с санками, которая неслась галопом из Рождествена. В санях человек, держа одной рукой вожжи, другой нахлестывал лошадь.
Со стороны города раздался выстрел, и почти тут же под санями взметнулся взрыв. Лошадь отбросило в сторону, она забила в воздухе ногами. Но из-за перевернувшихся саней поднялся человек, пригибаясь, побежал к железной дороге и скрылся за насыпью. Затекавший пулемет и просвистевшие надо мной пули опоздали.
Где же он скрылся? От меня все это произошло метрах в ста. Пополз дальше. Еше метр… Еще… Вот уже и рельсы. Кое-как перевалился через них и скатился на противоположную сторону насыпи. Заметил что-то вроде небольшого туннеля под насыпью, верно, ручей проходил, и там несколько наших казаков. Один из них, похоже санитар, перевязывал кому-то голову. Лицо раненого было, залито кровью. И вдруг этот человек с окровавленным лицом, повернувшись ко мне, дернулся из рук санитара:
— Товарищ начальник! Господи, живой! Это был Николай!
— Коля, что с тобой? Сильно?
— Живы, вы-то живы! Слава Богу-то. А мне сказали, что убит. Я сани взял у хозяев, запряг какую-то лошаденку и поскакал вас искать.
— Так это сейчас тебя накрыло?
— Меня. Лошадь жаль, убило. А вас-то что?
— Не знаю, контузило, наверно. Сейчас медицина посмотрит.
Николаю осколок снаряда через шапку распорол щеку. Перевязав его, санитар подошел ко мне:
— Товарищ лейтенант, давайте посмотрим. У вас на полушубке, под воротником, большой клок меха выдран.
Нет, это была не контузия и не осколок. Пуля из танкового пулемета попала слева в шею, прошла через нее и, выйдя на правом плече… Словно молния пронзила мозг мысль: Лев! Лев Диментман! Ведь он головой прижался ко мне вплотную… Он был чуть ниже меня… Я его закрывал почти полностью… Значит, его моей же пулей?!
До Рождествена, прикрываясь железнодорожной насыпью, Николай на плечах тащил меня. В школе, где работал дивизионный медсанэскадрон, врач, бегло осмотрев меня и не трогая повязки, приказал, махнув рукой: «Положите в тот, дальний класс».
Наверное, не от боли и не от потери крови, скорее от пережитого и усталости я порой то ли терял сознание, то ли просто засыпал. Но, судя по тому, что за окнами все еще было светло, эти периоды беспамятства не были продолжительными.