Эту историю я вспоминаю довольно часто, хотя ничего необычного в ней нет. С мамой работала женщина, немолодая, невзрачная. Должность у неё была скромная, что-то вроде старшей над вокзальными уборщицами, а по совместительству завхоз. Веники, тряпки для мытья полов, зимний уборочный инвентарь. Не бог весть, какие ценности, но она была скрупулезна, всё выдавала под расписку, добиваясь сохранности и долговечности. Эти слова она повторяла часто - сохранность, долговечность, социалистическая собственность. Её побаивались, поскольку тряпки терялись, веники на вокзале могли и стянуть, если зазеваешься. Был у неё небольшой склад, но свободное от выдачи инвентаря и присмотра за уборщицами время она проводила в комнате отдыха матери и ребенка, КМИРе, где работала мама. Уборщицы её недолюбливали, мама жалела. У Надежды Петровны, назовем её так, был многолетний роман с профессиональным музыкантом - баянистом. Ни одного официального концерта не обходилось без его участия, играл он божественно. Иногда я присутствовала на его репетициях, которые проходили здесь же, в комнате отдыха. Немолодой, полный, задыхающийся, он брал в руки баян, клал на колени кусок бархатной ткани, чтоб не лоснились брюки, и начинал потихоньку наигрывать, разминая пальцы. Но бывало это нечасто, когда не было отдыхающих, особенно детей. В такие минуты он казался мне красавцем. Преображалась удивительным образом и Надежда Петровна. Она смотрела на него с нескрываемым восхищением, обычно сумрачное, лицо её становилось розовым и гладким, глаза искрились. Он перебирал кнопки, ласково поглядывая на неё, и в такие минуты они на глазах молодели. Ходить на концерты с участием Семена Абрамовича она не могла. Женатый, с часто болевшей женой, подраставшими детьми, он «связан по рукам и ногам», шептала маме Надежда Петровна, а я представляла бедного её возлюбленного, опутанного канатами. Я так горячо жалела его в эти минуты. Встречи за обедом были тем редким счастьем, которое дарила им жизнь. Музыкант приходил к Надежде Петровне обедать. Она разогревала на электроплитке суп или борщ, котлеты с макаронами, подавала обжигающе горячий чай в подстаканниках. Когда он уходил, потихоньку доедала за ним. Вместе они не обедали, она священнодействовала, поднося в судках, на салфеточках скромное угощение, и внимательно наблюдала, как он ест, стараясь угадать его желания. То бросалась за водой, то искала солонку, нарезала хлеб. Уборщицы шептались, что себе она отказывает во всем, лишь бы угодить избраннику. А он, мол, все равно никогда на ней не женится, вон какие бабы вокруг него крутятся, красивые, да богатые. В самом деле, какие могли быть доходы у уборщицы. Все уходило на обеды любимому. Она и не скрывала, что купить себе не может ничего, да и зачем, лишь бы ему было хорошо. Ходила она в синем халате-спецовке, из-под которого выглядывало что-то ярко – красное. Как-то она показала маме, какое белье сшила себе из списанных транспарантов. Мама шепотом рассказывала отцу, что серп и молот, пришелся на панталоны, а нижняя рубашка из красного сатина была украшена надписью «Сталин - наш вождь». Отец расхохотался и попросил предупредить её, чтобы никому не показывала, стукнет кто-нибудь в органы и заметут. Потом я выросла, к маме на работу забегала всё реже. Как-то мама сказала, что Семен Абрамович похоронил жену, оставил все детям и с баяном переехал в коммуналку к Надежде. Их счастье было недолгим. Умер он быстро, вслед за ним похоронили и её. Как-то, уже взрослой, я спросила у мамы, сколько же длился их роман, она ответила: «Всю жизнь, они встретились на фронте».
