Она цеплялась за жизнь еще шесть месяцев. Все эти шесть месяцев я ни разу не выходил из дома. Мы лежали бок о бок на двух односпальных кроватях и разговаривали далеко за полночь. Она заставила меня пообещать, что я проведу остаток своей жизни с пользой. Она сказала мне, что я должен жениться и завести детей.
Я изо всех сил старался загладить вину за все те годы, когда пренебрегал ею. Трудно рассчитаться с эмоциональным долгом. В тот последний печальный день она посмотрела мне в глаза с больничной койки.
Голосом, который я едва мог расслышать сквозь ее пересохшие губы, она прошептала: “Прости меня, сынок, прости меня. Мама не знала. Мне жаль”.
Я стоял там, наблюдая, как ее последние слезы скатываются по мертвым щекам из пустых глаз. Я прижал ее к себе.
Я пыталась пробиться сквозь мрачный щит смерти со своей последней мольбой: “О, мама, ты ни в чем не виновата, поверь мне, ни в чем. Если ты настолько глупа, чтобы так думать, тогда я прощаю тебя”.
Я, пошатываясь, вслепую вышел из больницы. Я пошел на парковку. Я упал поперек капота машины и разрыдался навзрыд. Я перестал плакать. Я думал, что на этот раз последнее слово действительно осталось за мамой.
Эти вонючие шлюхи получили бы огромный штраф, если бы увидели, как старина Айсберг рыдает, как придурок, потому что его старушка умерла.
Свободное копирование
