Примечания

Примечания

Петр Сергеевич Поливанов (1859--1903) был, по всеобщему признанию писавших о нем народовольцев (И. Майнов, Н. Морозов, В. Фигнер, М. Фроленко), "одним из самых симпатичных людей революционного лагеря". В отрывке из воспоминаний "Алексеевский равелин" он почти ничего не написал о своей революционной деятельности. Остановимся на ней вкратце, так как существует подробная биография Поливанова (пусть и малодоступная), написанная его другом И. И. Майновым {См.: Саратовский семидесятник.-- Минувшие годы, 1908, No 1, 3, 4 (публикация подписана -- "Саратовец"), а также его же биографический очерк в кн.: Поливанов П. С. Алексеевский равелин. Л., 1926, с. 5-- 67.}.

Поливанов родился в старинной дворянской семье в Саратовской губернии. По материнской линии был потомком декабриста В. С. Норова, культ которого, а также почитание воинской доблести составляли существенную черту семейных отношений. С детства П. С. Поливанов рос романтичным и благородным мальчиком. Его рано пленили социалистические идеалы как путь к осуществлению абсолютного добра. Как и многие юноши, увлеченные идеей служения своему народу и делу его освобождения (причем вовсе не из материальных побуждений, ведь Поливанов принадлежал к высшему российскому сословию), он уходит из старшего класса гимназии в 1877 г. {Как тут не вспомнить Н. Морозова, также ушедшего ради революционной деятельности из гимназии в 1874 г.! Ушли из гимназии и ближайшие друзья Поливанова.} и едет добровольцем в Сербию воевать в рядах восставших против турецкого ига, а затем спешит в центр революционной борьбы -- Петербург, где (с целью легализации) зачисляется студентом ветеринарного отделения Медико-хирургической академии (осень 1878 г.). Вскоре следует его первый арест и ссылка в Вологодскую губернию за подготовку шествия студентов с петицией о попираемых правах. Уже в Вологодской губернии -- два новых ареста и переводы во все более отдаленные ее места. К концу 70-х годов обстановка в стране так сильно накалилась, что правительство стало лавировать; начали пересматривать дела административно сосланных, и Поливанова отправляют в Саратов под надзор полиции.

Как чистый народник (лавристского направления), он отвергал нечаевские методы организации, отвергал стремление делать революцию сверху. Между тем логика борьбы конца 70-х гг. привела к созданию "Народной воли", политическому направлению в народничестве. Людям поливановского склада казалось, что народовольцы после свержения самодержавия способны привести страну к революционному террору. В спорах с оппонентами последние "доказывали, что с их стороны призыв к борьбе за конституцию отнюдь не равносилен отказу от стремления к социализму, что их централизованная организация не более как боевой аппарат, необходимый для свержения царизма, а вовсе не "Комитет общественного спасения", готовый вести народ к свободе, сковав его по рукам и по ногам, чтобы тот, по темноте и упорству, не вздумал пойти к той же свободе своим путем... Им и хотели бы верить ввиду обаятельности их подвигов, и не совсем-то верили, опасаясь впасть в ересь против заветов Лаврова и Бакунина" {Поливанов П. С. Алексеевский равелин. Л., 1926, с. 36}. Не без колебаний и Поливанов вступает в саратовский центральный кружок "Народной воли", активно участвует в пропаганде среди рабочих, хлопочет об устройстве нелегальной типографии.

Вскоре грянуло 1 марта 1881 г., начался разгром народовольческих организаций. Летом Поливанова вызывают в Москву для подготовки массовых побегов из Сибири; он спешит, готовый на любые жертвы, но аресты в Москве обрывают связи. Поливанов все же находит способ повидаться с членом Исполнительного комитета Грачевским, от которого узнает о разгроме партии. Необходимо было учиться жить в условиях наступающей реакции.

Но разве могло погибнуть святое дело? Поливанов лихорадочно решает переломить исход борьбы новыми террористическими актами или сложить голову, как поступает воин той гвардии, что "умирает, но не сдается".

Он решает освободить из тюрьмы своего ближайшего товарища М. Новицкого (которому не грозила серьезная кара, что дало повод некоторым мемуаристам удивляться поступку П. С). Поливанову нужны были проверенные товарищи, готовые к продолжению борьбы. И вот 16 августа 1882 г. Поливанов и Райко попытались освободить Новицкого; во время стычки Поливанов двумя выстрелами убил младшего тюремного надзирателя, погнавшегося за беглецом. Впоследствии воспоминания о неудачной попытке освобождения, об убийстве человека преследовали П. С. в тюрьме: повозка, уносившая юношей к свободе, опрокинулась, все они были зверски избиты толпой, Райко скончался на месте. Поливанов и Новицкий были приговорены к смертной казни, замененной первому вечной каторгой, второму -- двенадцатилетней.

Вместо сибирской каторги Поливанова отправили умирать в Алексеевский равелин. Пылкий по натуре человек, органически не способный переносить несправедливость, П. С. пережил в тюрьме страшные душевные муки, приведшие его на грань сумасшествия. Понимая безнадежность протеста, он глубоко переживал унижение побежденного бойца: "Я в первые же дни заключения в крепости решил, что в тюрьме нужно или, сохраняя полное хладнокровие, спокойно покоряться своей участи, или же, если вступать в борьбу, то только с тем, чтобы не оставаться в живых. Ничем так нельзя порадовать наших врагов, как доставить им новый случай ругаться над тобой, и ничто не может их так сильно злить, как ясность духа и спокойствие, которых не могут сломить все измышленные ими пытки". Конечно, психика была предельно расстроена не у одного Поливанова, что приводило иногда к столкновениям среди заключенных Шлиссельбургской крепости, куда всех народовольцев перевели в августе 1884 г. Но в памяти товарищей о нем сохранилось только хорошее. Вот как о Поливанове написал Фроленко: "Он в Шлиссельбурге успел изучить итальянский, испанский, английский языки. Читая английскую газету глазами, он переводил ее тут же на русский, как бы читая на этом языке. Память у него была изумительная. Он знал все процессы, фамилии всех подсудимых, кого к чему приговорили. Иногда судившийся забывал многое из своего суда, а Поливанов знал и напоминал. Он был для нас живым справочным календарем. Ему нужна была деятельность, притом кипучая деятельность, а выпало сидеть сложа руки (в нашей тюремной жизни он как-то мало принимал участия, сторонясь ее). Он часто предпочитал полеживать где-нибудь в укромном месте и думать о воле. Оставайся он на воле, он, наверное, оставил бы по себе значительный след, но заключение в тюрьму не прошло ему даром. (...) Как много накипело в душе Поливанова и как он внутренне горел, и если сторонился других, искал уединения, то в этом сказывалось понимание себя самого, боязнь прорваться и искание покоя. О покое, о жизни без волнений и были его мечты, часто даже вслух при разговорах. Ему хотелось отдохнуть, хотелось избавиться от вечного кипения и недовольства, для этого он бежал и за границу" {Фроленко М. Ф. Собр. соч., т. 2. М., 1931. с. 209--211.}.

По коронационному манифесту 1896 г. вечная каторга была заменена Поливанову двадцатилетней, и осенью 1902 г. его отправляют в ссылку в захолустный городок Акмолинской области Атбасар (в 200-х верстах от Транссибирской магистрали). 17 апреля 1903 г. Поливанов бежал, а через несколько недель оказался в Париже. Там он без колебаний примыкает к партии социалистов-революционеров и вступает в ее боевую организацию, решив принять личное участие в покушении на В. К. Плеве. Это опровергает указание Фроленко на то, что из ссылки П. С. бежал в поисках покоя. Но напряжение 20-ти прошедших лет подорвало физические и моральные силы бывшего узника, его охватывали приступы отчаяния от сомнений в физической пригодности к выполнению революционного долга, как он его понимал.

17 августа 1903 г. Поливанов покончил жизнь самоубийством. В его кармане нашли письма товарищам и записную книжку, в которой он писал до последних минут. Вот эти записи, опубликованные в органе социалистов-революционеров "Революционная Россия" (1903, No 30):

"...Жить остается с четверть часа. Странно все мое волнение. С полчаса назад я сильно волновался: не трусил, нет, а... испытывал ощущение человека, который разделся и собирается нырнуть, но ежится при мысли о холодной воде...

Меня несколько смущает мой револьвер: он небольшого калибра, но пули оболочечные, бьет, должно быть, сильно. Теперь я совершенно спокоен. Мне даже забавно, что еще несколько минут, когда я найду себе укромный и достаточно поэтический уголок, одно движение моего пальца покончит все. Исчезнет нежная лазурь неба, свежий ветерок, который так приятно обвевает мою вспотевшую голову,-- свет, зелень деревьев, шум уличной толпы, все, все умрет для меня.

Теперь я мало думаю о себе. Меня заботят те, кого я так любил, кого я так преступно,-- с их точки зрения,-- покидаю.

Простите, родные, любимые мои! Все вы один за другим проходите передо мною, всех я мысленно обнимаю, у всех прошу прощения и прошу верить, что это для меня лучше. Ну, выкурю последнюю сигару и пойду на место вечного покоя...

Всех, всех еще обнимаю. Теперь, должно быть, два часа,-- когда я сидел в кафе и пил свой последний café noir {Черный кофе (франц.).}, было без десяти два. Прощайте, мои дорогие, жму до боли ваши руки, обнимаю, целую. Я нашел себе место, где разрешится для меня тревожный вопрос вечности. Прощайте, прощайте. Дай вам бог счастья и лучшей судьбы. Позаботьтесь, чтобы мои воспоминания, оставленные там, увидели свет" {Поливанов П. С. Алексеевский равелин. Л., 1926. с. 65--66.}.

Случайный очевидец, прогуливавшийся в глухом месте городского сада г. Лориана, увидел, как Поливанов, сидевший на скамейке и торопливо писавший, быстро встал, вынул из кармана револьвер и без раздумий выстрелил себе в голову.

Воспоминания об Алексеевском равелине Поливанов написал дважды. Первая редакция была написана им в Шлиссельбурге в начале 90-х гг. При освобождении он не отважился вывезти их с собой, но осталась копия у шлиссельбуржца М. В. Новорусского, который нелегально вывез ее при своем освобождении в конце 1905 г. В Атбасаре Поливанов по памяти восстановил текст "Алексеевского равелина", эта вторая редакция попала во Францию, где была опубликована сначала в эсеровском "Вестнике русской революции" (1905, No 4), а затем вышла отдельным изданием в том же году в Женеве (в типографии партии социалистов-революционеров). После отмены предварительной цензуры в России в 1906 г. вышли сразу две перепечатки женевского текста (в Москве -- в издательстве "Народная мысль" Е. Д. Мягкова и в Петербурге -- в издательстве Вл. Распопоза). В том же 1906 г. Вл. Распопов выпускает 2-е издание "Алексеевского равелина", где стараниями М. В. Новорусского публикуется некая смешанная редакция. В послесловии Новорусский отметил, что, считая 1-ю редакцию сильнее в литературном отношении, он взял за основу вариант, вывезенный из Шлиссельбурга, но внес в него из 2-й редакции все то, что в ней было нового, прямо в текст. В двух-трех местах позволил себе сделать вставки прямо от себя.

Наконец, в 1919 г. П. Е. Щеголев получил от Новорусского буквальную копию шлиссельбургской редакции воспоминаний, которую и опубликовал в 1926 г., снабдив подстрочными примечаниями с наиболее существенными дополнениями из 2-й редакции.

В настоящем издании воспроизводится полностью последнее издание 1926 г., отражающее наиболее точно именно первоначальный авторский замысел.

В предисловии, написанном в Шлиссельбурге (в настоящем издании оно публикуется первым, а затем идет атбасарское предисловие), Поливанов с присущей ему скромностью отрицал возможность широкого интереса к своим переживаниям. Это, конечно, не так. И перед смертью он просил, чтобы они увидели свет.

Написанные талантливо и ярко выдающимся человеком, эти воспоминания -- памятник поколению борцов, павших за освобождение России от тоталитаризма.