Все казалось в порядке, пока однажды ночью не раздался стук в дверь. Его арестовали по обвинению в измене родине (ст. 58/1а). Это случилось в 1949 году. Ему предъявили обвинение в том, что во время войны он сотрудничал с американской разведкой, передавал им секретные советские шифры. Обвинения эти были чудовищны — ведь, если бы он действительно это сделал, американцы могли бы расшифровать все донесения, и это немедленно бросилось бы в глаза контрразведке.
Алипия допрашивали на Лубянке. При допросах присутствовали не только сотрудники МГБ, но и представители штаба военно-морского флота. Поскольку Алипий был абсолютно невиновен и никакие методы физического воздействия не выжали из него признаний, решили использовать старый прием, применявшийся НКВД в тридцатых годах: стали вызывать его жену и от нее пытались добиться компрометирующих Кравцова показаний. В ходе допросов ей делали непристойные предложения, о чем впоследствии ей удалось сообщить в лагерь.
Алипий тогда ничего не знал о том, что параллельно допрашивают и его жену. Но ни она, ни его непосредственный начальник не дали требуемых следствием показаний, и Алипия присудили всего к трем годам лагерей. Необычная краткость срока явилась еще одним свидетельством того, что у МГБ, в генштабе военно-морского флота и даже у судившей «Тройки» не было никаких данных против него. Но так полагалось — раз дело было возбуждено, человека следовало присудить хотя бы к какому-то сроку. МГБ не могло ошибаться.
На одном из последних допросов следователь так прямо и объяснил, что приговор, видимо, будет мягким, но поскольку распоряжение об его аресте было дано свыше, и много высокопоставленных лиц под ним подписалось, оправдать его не смогут, тем более, что он находился на строго секретной работе. Вероятно, Алипия действительно заподозрили в чем-то, когда он работал на Дальнем Востоке, и вполне возможно, что его перевод в Москву был связан с проверкой дела. В то время всякие контакты с американскими гражданами были крайне опасны, а Алипий как раз имел такие контакты, да к тому же он отзывался об американцах просто как о людях, а не так как предписывалось партийными традициями. Спустя какое-то время после моего знакомства с Алипием в лагере мне удалось через знакомых в Москве установить связь с его женой. Кравцов, естественно, был очень рад весточке от жены, но затем, всякий раз по получении известий, он хмурился все больше и больше. Пятое, кажется, от нее письмо он показал мне. Жена спрашивала, почему, если он не виноват, дело его до сих пор не пересмотрели. И это интересует не только ее, но и всех его друзей по работе, а также бывшее начальство.
Сначала он пытался намеками объяснить, насколько запутано и сложно его дело. Но она, видимо, не понимала и предупреждала, что от немедленного пересмотра его дела зависит судьба семьи и будущее их ребенка. Он ответил, что из лагеря бессилен что-либо предпринять. В конце концов, жена написала ему примерно следующее: «Одно из двух — либо ты виновен, и я должна сделать из этого соответствующие выводы, либо произошла ошибка. И эту ошибку следует как можно скорее исправить». Это было нечто вроде ультиматума, и Кравцов глубоко задумался над этим письмом. Выходило, что только в случае, если ему удастся доказать свою невиновность, у него есть перспективы сохранить свою семью. Алипию с огромным трудом удалось организовать встречу жены с одним из своих друзей, и тот долго пытался разъяснить ей все обстоятельства, связанные с положением Алипия. Однако и это, кажется, не помогло. Причем Кравцов с иронией вспоминал, как он сам в свое время говорил жене, что МГБ справедливо подозревает всякого, имеющего контакты с иностранцами, в том числе и его. А в ответ на вопросы жены о чистках и расстрелах Алипий говорил, что лучше всего об этом не думать, ибо все проводится с одобрения людей, стоящих у власти и пользовавшихся в свое время доверием самого товарища Ленина.
Так что Алипий сам, в какой-то степени, повлиял на мировоззрение жены, и тем труднее было разубедить ее сейчас, да еще на расстоянии.
Летом 1950 года Алипий серьезно заболел, и его положили в лагерную больницу. Мы стали встречаться реже. Выйдя из больницы, Кравцов стал усиленно хлопотать о месте учетчика в санчасти, что дало бы ему возможность следить за поступлением и выпиской больных, за лечением, которое они получали, читать истории болезней. Сначала это меня удивило, но потом я понял, зачем Алипию понадобилась эта работа.
Свободное копирование
