Белоусов досказал нам свою биографию на следующий день. Рассказывать, собственно, оставалось немного. Однажды, в 1934 году, незадолго до съезда Партии он был в гостях у своего старого друга Тимофея, члена партии с 1902 года.
К тому времени Сталин уже окончательно расправился с крестьянством. Невообразимой ценой была проведена сплошная коллективизация. Намечались некоторые признаки увеличения выпуска сельскохозяйственной продукции. Но уровень жизни рабочих продолжал снижаться. Дисциплина на производстве поддерживалась лютыми драконовскими мерами. Полным ходом шла индустриализация — и снова ценность человеческой жизни во внимание не принималась.
Хотя к тому времени были разгромлены как левая, так и правая оппозиции, известные признаки недовольства и сопротивления, как мы теперь знаем, проявлялись со стороны более «умеренных» из окружения Сталина: они полагали, что пришло время дать народу передышку, заключить с ним мир. По-видимому, эти люди отдавали себе отчет в том, что Сталин задумал и готовит новую волну террора, на этот раз против самой партии.
После чая в семейном кругу Тимофей позвал Белоусова к себе в кабинет и завел разговор о политике Белоусов отвечал уклончиво. В конце концов Тимофей, потеряв терпение, спросил Белоусова в упор, за кого он будет голосовать на съезде и не время ли сменить на посту секретаря — Сталина? Белоусов в ужасе посмотрел на него, схватил пальто и кепку и ушел. После этого, всякий раз встречая Тимофея в Обществе старых большевиков, он отворачивался в сторону.
Белоусова взяли в феврале 1935 года. Обвинение — контрреволюционная деятельность. Он рассказал нам, что следователь его, в отличие от большинства своих коллег, был человеком интеллигентным, образованным и опытным. Белоусова не пытали, к нему не применялись никакие меры физического воздействия. Ему только сказали, что бессмысленно отрицать предъявленные обвинения. Сказали, что имеются прямые и неоспоримые улики, и вместо игры в кошки-мышки следователь сразу же вызвал на очную ставку главного свидетеля.
Ввели Тимофея. Белоусов едва узнал его. Ясно было, что его обрабатывали иначе, чем Белоусова. Ясно было и то, что он капитулировал. Страдая от горького стыда, он в точности описал встречу с Белоусовым накануне партсъезда.
Сперва Белоусов подумал было, что рассказ Тимофея лишь доказывает его невиновность. Ведь именно Тимофей, и только Тимофей, высказал тогда свои взгляды. А Белоусов не только сразу же ушел от него, но и в дальнейшем, как чумы, избегал встреч с ним. Следователь посмотрел на него с сожалением:
- Подумайте, в какие времена мы живем! — сказал он. — Только что убили Кирова. Необходимо проверить и самых высокопоставленных в нашем государстве людей. Выполним ли мы свой долг, если оставим на свободе наших тайных врагов?
Как только Белоусову стало ясно, куда клонит Тимофей, — продолжал следователь, — он должен был поспешить к ближайшему телефону, набрать номер НКВД и сообщить о происшедшем. Но он так не поступил, и это только доказывает, что он и сам в глубине души тоже оппозиционер.
После нескольких месяцев в Бутырках Белоусова приговорили к пяти годам и отправили в лагерь. В чем же все-таки провинился Тимофей? Тимофей критиковал одного из партийных руководителей и предложил, чтобы съезд партии воспользовался своим законным правом сместить его с должности. В более ранние годы существования партии это, разумеется, не сочли бы преступлением. Каждый коммунист должен был подчиняться решению партии в том случае, если это решение принято. Теперь же разница состояла в том, что понятие лояльности по отношению к партии было подменено понятием лояльности по отношению к существующему ее руководству, т.е. практически — к Сталину. На деле, начиная с 1937 года, съезды партии проводились все реже и реже, и сам Сталин признавался в своем ближайшем окружении, что сместить его невозможно, кроме как силой оружия.
А что же с Белоусовым? С точки зрения следователя, тот факт, что он не донес на своего друга, «пролил свет» на его собственные взгляды. Из всего того, что рассказал нам Белоусов, ясно следовало: все эти годы он просто старался не думать о том, что происходит вокруг него, чтобы не возбуждать в себе сомнений в правильности политики руководства. Сомнения эти сделали его «скрытым преступником», не менее опасным, потому что свои «преступления» он скрыл частично даже и от себя самого. Конечно, прежде такая логика была бы признана абсурдной, каковой она и была на самом деле. В те времена сомнения, трудности простого коммуниста, верой и правдой служившего на благо партии и советского строя встревожили бы и его друзей, которые помогли бы ему разобраться в них. Теперь же он не мог поделиться сомнениями ни с кем из своих друзей: этим он подставил бы под удар не только себя, но и их. Сомнениями его занималось теперь НКВД. Не было более яркой иллюстрации перерождения партии. Именно эта перемена вызывала особую тревогу у Юркина и у меня.
Было поздно. Все уже давно разошлись по местам. Мы тепло поблагодарили Белоусова за то, что он так искренне рассказал о себе. Мне хотелось подумать обо всем этом наедине. Но Юркин не давал мне покоя и поучал как школьный учитель:
- Видите, к чему мы теперь пришли? Запомните этот рассказ старого большевика. Нынешнюю партию нельзя путать с той партией, какая была прежде. Если вы впадете в эту ошибку, вы — не марксист.
Наконец Юркин натянул на себя одеяло и пожелал мне спокойной ночи. Но я не мог заснуть. Едва я начинал дремать, мне виделись страшные сны. У снов этих была одна общая тема: старые мои друзья набрасывались на меня, рвали на куски, кусали и царапали. В промежутках между этими кошмарами я лежал с открытыми глазами, уставаясь во тьму. Я спорил сам с собой, что-то пытался доказать. К чему же мы действительно пришли? Юркин прав. Следует смотреть правде в глаза. Как все это отразилось на советском рабочем классе? Каковы будут последствия для мирового пролетарского движения?
Свободное копирование
