Бенефис приближался. К. стал опять обедать у нас, но, кроме насмешек, я ничего от него не слыхала, а учить роль вместе не смела думать. На мои вопросы относительно той или этой фразы он отвечал: "не знаю", "как вам угодно", "вы сами должны знать", и мне дорого стоило удержать слезы. Я похудела и пожелтела за эти дни, что приписывала хлопотам бенефиса. Все меня бесило и в особенности поездка к губернатору: я была всем ему обязана и надо было его поблагодарить и отвезти билет на бенефис. Я его не знала и приходила в ужас при мысли, что я буду там говорить. Ни новое платье, ни удивительная шляпка (для "Доходного места") меня не радовали, все было противно, и вдобавок К. стал явно придираться на репетициях и задевать мое самолюбие как бенефициантки, но спектакль шел своим чередом.
В день бенефиса, за обедом, он проговорился, что Орлова явно за ним ухаживает и что она "недурна"... Я чувствовала, как я краснела до ушей. Когда мы встали из-за стола, он протянул мне руку и сказал, что убежден в моем успехе сегодня и желает мне получить богатый подарок. От сердца немножко отлегло, я притворилась равнодушной, холодно поблагодарила его и ушла в свою комнату готовить костюм, а на самом деле посмотреть в зеркало, где отразилось такое счастливое лицо, что я по обыкновению запрыгала на одной ножке. Через несколько времени К. простился со мной через двери, сказав: "До вечера. А куплет-то вы споете хорошо, чижичек, я в этом убедился". Костюм вывалился у меня из рук, долго я стояла на месте, ни о чем не думая, сердце сильно билось, а в ушах звенели последние слова К. Пришла горничная брать вещи, и я, усердно помолясь, отправилась в театр.
Как я играла Полину, не помню, не помню также, как получила цветы и часы (первый подарок на сцене!), не помню даже похвал К. (Потом это была моя лучшая роль.) Все мои мысли сосредоточивались на водевиле — как я сыграю мою роль? "Доходное место" кончили, я переоделась, причем страшно почему-то торопилась и все как-то валилось с меня. К. устал от роли Жадова, и антракт растянули, что усилило мое нетерпение. Наконец он вышел из уборной блестящим красавцем, в нарядном костюме и стал осматривать сцену. Я показалась себе невыразимо жалка рядом с ним, забыв, что играю деревенскую служанку, и чуть не заплакала. Напрасно я ждала "руки на счастье". Вместо ободрения моей робости я увидела, как он подошел к Орловой и отвел ее в кулису, говоря ей что-то со смехом. В это время занавес поднимался и я начинала пиесу куплетом:
Что так скучна Лизетта,
Что так бледна она?..
Слезы стояли у меня в горле и застилали глаза. Хорошо, что публика рассаживалась по местам и не слыхала, как я ужасно фальшивила. Я чувствовала, что играть не в силах, а когда вышел К., я не решалась поднять глаз. (По пиесе я должна быть робкой деревенской девушкой — служанкой фермы, которую хозяин принимает за дуру и потом влюбляется в нее; все, конечно, кончается свадьбой.) Судьба покровительствовала мне: и робость, и вялость были совершенно у места. Среди пиесы есть дуэт, где на его слова: "Я отдаю здесь приказания" — я отвечаю: "Я их готова исполнять". Теперь только я поняла, почему публика потребовала повторения этого дуэта (тогда я приписала красивой музыке). Я действительно "исполняла его приказания" и ходила по сцене как очарованная. Публика приняла за "игру" то, что я переживала в эти минуты. Когда послышался аккорд знакомого "проклятого" куплета, я без боязни начала его, хотя чувствовала откуда-то взгляд К. на себе. По мере того как я говорила под музыку слова:
Лицо мое пылает,
Волнуется вся кровь...
Что же это предвещает —
Неужели любовь?..—
лицо мое действительно пылало, я дрожала как в лихорадке и с ужасом, закрывая лицо руками, опустилась на стул... Под звуки ритурнеля и гром аплодисментов я поняла значение этого злосчастного куплета и ни за что, ни за какие блага не могла бы повторить его, несмотря на громкие требования публики. К счастью, К. должен был выйти на сцену, и все пришло в должный порядок. Пиеса продолжалась, но смущения как не бывало, и я совершенно вошла в свою роль. Бедный "чижичек" был влюблен в полном смысле этого слова, и это поняла публика. Чувство мое отражалось на моем лице так же, как и мои пятнадцать лет. На другой день весь город знал об этом.
Свободное копирование
