III.
Памятен был для Москвы 1830 год. Пронеслась весть о холере, всех объял ужас, некоторые приехали в Москву из тех мест где она уже показалась; карантины окружавшие Москву были наполнены народом, но никакие меры предосторожности не могли спасти белокаменную от страшного бича: холера появилась, эта страшная неведомая гостья, и все затрепетали, но волнение никакого не было. Молились и с покорностью ожидали смерти. Город представлял унылое зрелище. Все жили взаперти, ни с кем не сообщаясь. Театры и общественные удовольствие прекратились, частных собраний также никаких не было. У многих домов даже ворота были заперты и все, что приносилось извне подвергалось окуриванию. На улицах царствовала пустота и безмолвие. Изредка только проходил какой-нибудь озабоченный пешеход с выражением страха на лице или быстро проезжал экипаж очевидно по какой-нибудь экстренной надобности. Но всего чаще слышался стук карет развозивших по больницам заболевавших холерой и появление этих экипажей производило на всех тяжелое впечатление. Мы также жили взаперти, ни с кем не видаясь, у нас поселилась одна из моих тетушек, бежавшая из деревни от холеры. Тетушка была необыкновенно толста и вообразила себе не знаю почему, что по своей корпуленции должна непременно сделаться жертвой холеры и страшно ее боялась; мать моя также несколько побаивалась, но я ни мало. У нас соблюдалась в столе строжайшая диэта; кроме супа, говядины, легонькой каши, иногда жаркого, ничего не подавалось за обедом. Тетушка и это боялась кушать. Наконец холера начала ослабевать, город стал несколько-оживляться; а когда было объявлено, что зараза совсем прекратилась, был отслужен благодарственный молебен, и мы вышли из своего заключение, то это была великая радость.
Не знаю отчего нам не приходило в голову, что холера пошла далее на север, и весной 1831 года мы отправились в Петербург, где моя мать никогда не бывала и который хотелось ей самой посмотреть и мне показать. Сначала мы очень приятно проводили время. Один наш искренний старинный друг приготовил нам очень хорошенькую квартирку на Васильевском Острове и показывал нам все достопримечательности Петербурга, но вдруг разнеслась роковая весть о появлении холеры, и все оцепенело. Холера была столь неожиданным, необычайным, столь ужасным явлением, что невежды, вероятно подстрекаемые людьми злонамеренными старались объяснить ее отравой и распространяли слух будто отравляют колодцы, реки и даже яства и, что будто это учиняют преимущественно доктора. Мы очень перепугались, когда услышали, что на Сенной бунтует народ, но успокоились, узнав, что государь своим появлением и энергичными словами мгновенно прекратил волнение. Однажды, в воскресенье поутру, мы услышали крики, шум, стоны, подбежали к окну и увидели, как народ терзал какого-то молодого человека, у которого нашли пузырьки в кармане и вообразили, что они с ядом. Несчастный был весь окровавлен и наверное бы погиб если-бы священник из ближней церкви не вышел с крестом в руках и не укротил толпы предложив выпить, что находилось в пузырьках, это были какие-то невинные лекарства. Избитый молодой человек был спасен, но неизвестно остался ли жив после таких истязаний. Это происшествие так напугало меня и так потрясло нервы, что в тот же вечер я занемогла со всеми признаками холеры. Медицинская помощь немедленно оказанная не допустила развиться болезни до сильной степени, но я несколько дней пролежала и потом долго не могла поправиться. Как только я была в силах мы уехали в Москву и остаток лета провели во Всехсвятском на даче.
Свободное копирование
