Моего раннего детства (то есть лет до 7—8) я не помню вовсе. По рассказам матери я узнала, что она имела много несчастий, лишилась мужа, похоронила всех детей, трое из них умерли скарлатиной на одной неделе. Из многочисленной семьи уцелела только одна я. Можно представить себе как любили, берегли и баловали меня! Первые воспоминание детства чрезвычайно для меня приятны. Помню, любила молиться. Иногда просыпалась ночью, вскакивала с постели и бросалась на колени пред образом. Как и о чем молилась, не знаю. Никогда не забуду, как мы проводили Великий Пост. В, воскресенье, накануне поста, у нас бывала на дому всенощная, потом часов в 10 собиралась в залу вся многочисленная дворня просить прощенья у матери и друг у друга, чтобы в мире со всеми, с облегченною совестью начинать великие дни покаяние. Одни кланялись и говорили: "прости Христа ради, матушка Елизавета Семеновна, если мы пред тобой в чем согрешили"; более приближенные целовали руку, более ревностные в исполнении христианского долга кланялись до земли. Мать в свою очередь говорила: "и вы меня простите, Христа ради, если я пред вами в чем виновата."
В понедельник просыпалась я в самом религиозном настроении и спешила пойти в залу, где в углу был накрыт стол, стояли образа и лежали свечи, у нас на дому служили часы, вечерню и заутреню; мы ездили только к преждеосвященной обедне. Вскоре приходил священник читать постную молитву, вся дворня собиралась ее слушать. Потом ожидали как ударят к часам; я так любила этот унылый, великопостный звон и жалела, что мы не ездили в церковь. Мы обыкновенно говели на первой неделе и во все это время я не позволяла себе ни резвиться, ни петь; бывало затянет лесенку и прервешь, захочется побегать, остановишься. Нечего говорить, что мы ели постное весь пост. Тогда это было общее обыкновение, и исключение бывали редки. Помню с каким благоговейным Трепетом я исповедывалась, особливо в первый раз. Духовник обыкновенно приезжал к нам исповедывать. Я его ожидала в величайшем волнении, и когда приходили сказать, что батюшка приехал, я едва могла говорить от страха. Пред исповедью по обыкновению просила прощение у всех, начиная с матери, которая я при сем делала мне краткое назидание; потом у няни, у горничных, обегала весь дом и с невыносимым трепетом шла в спальню, где мы всегда исповедывались пред киотой. Наконец наступил радостный день Светлого Воскресение. Меня обыкновенно брали к заутрени, уложив предварительно слать до 11 часов. Но мне плохо слалось. С волнением ожидала я первого удара колокола, торопила скорее ехать в церковь и там с трепетом ожидала когда духовенство, обойдя крестным ходом вокруг церкви, останавливается у дверей, и раздается радостное "Христос Воскресе". В семействе нашем говорили исключительно по-русски и ни в ком не было пристрастие к чему бы то ни было иностранному. Дедушка мой был настоящий русский барин, но в некотором роде прогрессист и страстный почитатель Петра. Его настольною книгой были Деяния Петра Великого Голикова, и когда по воскресеньям сбиралась к нему обедать его многочисленная семья, то нас внучат, которых был легион, он заставлял по выбору прочитывать несколько страницу из его любимой книги, причем внушал нам какой был великий человек преобразователь России и как все должны чтить его.
Свободное копирование
