***
Это было в ту пору, когда в Нью-Йорке проходила привезенная нами из Советской России художественная выставка. Однажды я заглянул в Гранд Централь Палас, и Евгений Сомов, выступивший в роли администратора, сообщил:
— Тут вас какой-то господин спрашивал... говорит по-русски. Завтра опять придет.
На другой день мы встретились. Человеком, так сильно желавшим со мной познакомиться, оказался физиолог доктор Левин. Он был искренне увлечен моим искусством. Любовь эта оказалась на редкость крепкой. Левин стал преданным другом на всю жизнь.
Федор Михайлович Левин в свое время учился у И. П. Павлова в Петербургской военно-медицинской академии. Спасаясь от еврейских погромов, вместе с семьей эмигрировал в Америку. В Нью-Йорке попал в Рокфеллеровский институт — крупный центр медико-биологических исследований.
Федора Михайловича отличала удивительная деликатность, особенная предупредительность. Сердцем чуя наши затруднения, он всегда оказывался рядом, готовый помочь советом и делом. В доме Левина нас встречали, как родных. К моим услугам прекрасная библиотека Левиных. В ней на первом месте — классики русской литературы, поэзия от Ломоносова до Маяковского.
После двухчасового разговора на выставке, когда мы в общем успели друг друга понять, Левин спросил меня:
— Не будете ли вы, Сергей Тимофеевич, возражать, если завтра выставку посетит директор нашего института Саймон Флекснер?
Этот вопрос, в сущности, содержал предложение, а появление Флекснера на выставке в Гранд Централь Палас имело смысл сватовства — Флекснеру указали на меня как на художника, которому можно довериться. Впрочем, Флекснер и сам прекрасно знал, как разговаривать с людьми искусства.
Научный коллектив Рокфеллеровского института в те дни отмечал шестидесятилетие Саймона Флекснера. Традиция требовала увековечить облик ученого.
Задумчивый, скромный Флекснер показался мне интересной моделью. Запасшись глиной, я отправился к нему в институт. Флекснер позировал в рабочей обстановке. В кабинет научного руководителя один за другим входили сотрудники института: Флекснер был одинаково внимателен к предложениям и просьбам каждого. Позировал он добросовестно, не морщась.
Через две недели глиняный бюст несколько больше натуральной величины был готов. Заказчик — научный совет института — одобрил работу.
Следом за Флекснером по фотографиям и описаниям учеников я вылепил доктора Лёбба — основателя института, выдающегося микробиолога.
Большой японский ученый — профессор Ногуччи всю жизнь провел в далеких опасных путешествиях. В Нью-Йорке после упорного труда он создал вакцину против желтой лихорадки и теперь готовился к экспедиции в Африку. Несколько его учеников погибли в джунглях и саваннах африканского континента в борьбе с бичом тропического пояса — желтой лихорадкой. Долг чести требовал от профессора самоотверженности.
— Я обязан поехать. Либо победить лихорадку, либо умереть — такова моя судьба, — говорил Ногуччи, когда его пытались отговаривать от экспедиции.
Перед самым отъездом Ногуччи в Африку институт заказал мне его портрет. Меня влекло к себе прекрасное, всегда немного печальное лицо Ногуччи, лицо ученого-мыслителя, лицо великого гуманиста — человека, посвятившего свою жизнь борьбе со страшным недугом.
— Я с таким удовольствием прихожу к вам, в мир искусства, и с такой грустью думаю о предстоящем расставании,— признавался профессор. Желая сделать мне что-то приятное, он разучивал русские фразы и всякий раз радовал нас своим русским говором.
— Если я вернусь, то мы вместе пойдем в японский клуб.
Он не вернулся. С бюста, вылепленного мной, сделали две отливки. Одна из них установлена в Рокфеллеровском институте, другая отправилась на родину Ногуччи в Японию.
Свободное копирование
