***
Москва трогательно проводила нас. Скульптор Иван Семенович Ефимов с присущей ему энергией и изобретательностью изготовил грамоту-напутствие, обошел многих коллег-скульпторов, и они присоединили к ефимовской грамоте свои напутствия.
Грамота гласит: «Дорогому Сергею Тимофеевичу,
Нашему набольшему товарищу.
Мы, московские скульпторы, приносим Вам свой привет и поздравляем с двадцатипятилетней годовщиной Вашего славного служения Русской Скульптуре.
С мощью Самсона, с глубиной Баха, с виртуозностью Паганини и с горячим сердцем русского Богатыря, Вы трудились над зданием Русской Скульптуры.
Сейчас Вы покидаете нас и родину для более широкой деятельности перед лицом Нового и Старого Света. Мы уверены, что Вы покажете, какие силы таятся в недрах России. Эта мысль смягчает горечь разлуки с Вами и родит надежду увидеть Вас снова в нашей среде тем же дорогим товарищем, но венчанным мировой славой».
Эту оду дружбы подписали товарищи по учебе Е. Голиневич-Шишкина, Л. Губина, А. Голубкина. Перед отъездом я навестил Анну Семеновну Голубкину. Она, прикованная тяжелым недугом, не покидала своей квартиры-мастерской. Расставание было тяжелым.
— Вот вы развернулись в искусстве в полную силу, а мне так и не пришлось, — с нескрываемой печалью сказала она и не дала мне возразить против этого слишком жестокого по отношению к себе вывода.
— Это правда, — убежденно подтвердила она.
Подпольная революционная деятельность, вечное безденежье (Анна Семеновна, как только получала деньги за свои работы, спешила передать их на дело революции, на всевозможные общественные нужды), а тут еще подступила изнуряющая болезнь — так на самом деле выглядела ее жизнь.
Я еще раз сказал, что все сделанное ею вызывает у меня искреннее восхищение, а она, печально улыбнувшись, кивнула головой:
— Спасибо. Я вам верю.
Прощаясь, сказала:
— Видимо, нам встретиться больше не придется...
Под грамотой-напутствием стоят подписи Бориса Королева и Ивана Ефимова, А. Златовратского и Б. Сандомирской, Марии Страховской и Сергея Мезенцева. Пожелтевший лист чертежной бумаги хранит автографы моих верных помощников по студии на Пресне — Ивана Ивановича Беднякова и в учебной мастерской ВХУТЕМАСа — Георгия Ивановича Мотовилова.
Иван Федорович Рахманов, к тому времени окончательно перешедший из писателей в стан российских скульпторов, сделал приписку, живо напомнившую пору счастливой молодости, нашу совместную поездку в Грецию.
Вера Игнатьевна Мухина просит, нет, просто требует: «Привезите нам обратно вашу широкую русскую душу, так ценимую всеми нами в ваших работах. До свидания. В. Мухина».
Представления наши об Америке были весьма приблизительные. Наши задачи простирались от возможности хотя бы какого-нибудь знакомства с жизнью и людьми самой могущественной капиталистической страны мира до надежд на установление широких контактов в области культуры. Наркоминдел всячески поощрял мое намерение выполнить там коекакие скульптурные работы, если поступят заказы. Все понимали, что поездка предстоит не из легких. Пугало есенинское определение Америки — «железный Миргород».
Поездка в Америку некоторым россиянам представлялась делом таинственным, вредным русскому духу.
— Григорий Александрович, поедем со мной,— в шутку обращался я к нашему дворнику.
— Нет, нет, Сергей Тимофеевич, и не просите, и не уговаривайте, не поеду.
— Отчего же?
— Не поеду, и все, — заключал он с суеверным страхом в голосе.
Я очень хотел проститься с Сережей Есениным. Искал его. Но он словно в воду канул. В день отъезда, 8 декабря 1923 года, послал ему письмо.
«Дорогой Сережа! Сегодня в 7 ч. 20 м. уезжаем в Америку. Очень грустно мне уезжать, не простившись с тобой. Несколько раз я заходил и писал тебе, но ты почему-то совсем забыл меня.
Я по-прежнему люблю тебя и ценю как большого поэта.
Передай мой привет Сереже Клычкову и скажи, чтобы он на меня не сердился.
Твой С. Коненков.
Привет тебе от Маргариты Ивановны».
Свободное копирование
