Началась первая мировая война. 1 августа в войну вступила Россия.
Я отправился в Караковичи повидаться с родными. И Караковичи, и все окрестные лесные деревни были заняты тем, что пилили, строгали, точили чурки — делали ложа для винтовок.
Там в Караковичах я узнал из газет, что начался призыв в ополчение сорокадвухлетних годных к строевой службе мужчин. Я выехал в Москву и стал собираться на войну: приготовил котомку с сухарями, запасся портянками и удобными яловыми сапогами. Но тут пришла бумага из канцелярии Академии художеств, извещавшая, что я, как стипендиат, освобожден от призыва. Помогла стипендия П. М. Третьякова, на которую вместе с Клодтом, по решению совета Училища живописи, ваяния и зодчества, я совершил поездку за границу в 1896 году.
У меня на Пресне в роли формовщика (мастера по переводу скульптур из глины в гипс) появился Алексей Карпович Климов — бывший матрос с крейсера «Громобой».
Климова привели ко мне пресненские мастеровые, с которыми я водил дружбу и услугами которых пользовался постоянно. В революцию 1905—1907 гг. он служил в Кронштадте, был членом судового комитета. Побывал в сибирской ссылке. И когда он работал, и когда разговаривал, глубокая задумчивость не сходила с его лица. Меня привлекал этот матрос-философ. С него я вырубил мраморную голову, назвав ее «Матрос с крейсера «Громобой»».
У дощатого забора, отгораживавшего мою обитель от грохочущей трамваями булыжной улицы, стояли врытые в землю стол и скамьи. Там и вершились дела: я заказывал столярам вертящиеся подставки для новых скульптур, покупал у кузнецов шпунты и троянки для рубки мрамора, стамески для резьбы по дереву. За столом велись нескончаемые беседы о жизни, войне и мире, и так как мастеровые без шкалика скупы на слова, то не обходилось и без оного. Впрочем, пьянства никогда не было. Частенько послушать, что говорят мастеровые, подсаживался и я.
Свободное копирование
