***
Встречи со старыми друзьями были желанной поддержкой в год тяжелых жизненных невзгод. Заболел неизлечимым в ту пору менингитом Марк. Я метался от одной медицинской знаменитости к другой, оплачивая тщетные старания детских докторов задержавшимися в мастерской или только-только выполненными в материале скульптурами. «Детские грезы» и портрет скрипача Ромашкова перешли в собственность профессора П. И. Постникова. «Атеист» и «Сатир» попали в коллекцию доктора Лезина. Доктор Гольд попросил меня сделать портрет его жены. Я готов был пойти на все. Марк — моя плоть и кровь — угасал на глазах. Очевидно, он от природы был щедро одарен. Голубкина, бывая у нас, не спускала глаз с Марка и всякий раз заявляла: «Это гениальный ребенок».
Когда мать Татьяны водила мальчика гулять, на него заглядывались прохожие, а один седобородый купец с Сухаревской торговой площади божился, что готов хоть сейчас, не сходя с места, записать Марка своим наследником. Кудрявый, с умными карими глазами и доброй улыбкой Марк был всеобщим любимцем. Он рано начал говорить, был понятлив и любознателен. Я дважды брался за его портрет — вырубил в мраморе его спящего и еще вырубил кудрявую головку Марка.
Он умер, когда ему не было и двух лет. Я метался по мастерской как затравленный. Все валилось у меня из рук. Вскоре родился второй сын — Кирилл, но тоска не уходила.
Начался разлад в нашей семье. Я не мог простить ни себе, ни жене невосполнимой потери. Началось взаимное отчуждение. Я бросил мастерскую на Нижней Кисловке и забился в полуподвальную келью на Швивой горке.
Работать там неудобно — трудно повернуться, зато из оконца вид какой: Москва-река и холм Кремлевский! На Швивой горке я затеял нового «Паганини». Трагическая фигура гениального музыканта призраком боли и страдания выступает из толщи громадного беломраморного блока. Таким представлялся любимый образ. Но я чувствовал себя разбитым, неспособным завершить большую работу. Тяготила затянувшаяся семейная драма. «Вместе нам нельзя», — пришли мы оба к окончательному выводу.
Свободное копирование
