Судьба одной дворянской семьи... - 104

————————-
 

Мы на этом закончили перевод, так как последние главы "Записок" не представляют более интереса со стороны общеисторической. Они заключают в себе подробности семейных невзгод и целый ряд испытаний, какие еще пришлось пережить автору. Уже в последних переведенных главах эта личная сторона воспоминания настолько преобладает, что мы принуждены были значительно сократить их, сохраняя лишь то, что было необходимо для связи рассказа. Может быть, и при этом многие подробности показались некоторым читателям незначительными и незаслуживающими внимания; в оправдание мы скажем одно: следя за судьбой автора в его наивном и чистосердечном рассказе, невольно испытываешь такое участие к нему, так сживаешься с ним, что он делается вам словно близким лицом; вы вместе с ним будто сами пережили страшную годину террора, перенесли все страдания, лишения и скитальческую жизнь бесприютной сироты. Под конец вам становится жаль расстаться с ней; вам хочется узнать, что с ней сталось, как и где дожила она свой век. — Ей не суждено было испытать полного удовлетворения личной жизни. Значительное имущество семьи дез-Эшероль, подобно многим другим, было поглощено революцией; отец Александрины дез-Эшероль был совершенно разорен, так что она принуждена была поддерживать свое существование личным трудом, к которому она была так мало подготовлена. После многих неудач и разочарований и на этом поприще, она нашла себе, наконец, надежный приют и преданных друзей, но не в своем отечестве, а на чужой стороне, среди чужой семьи. Она получила место воспитательницы при дворе герцога Людвига Вюртембергского, благодаря деятельному участию г-жи Мале, сестра которой была статс-дамой герцогини Вюртембергской.

Приведем собственный рассказ Ал. дез-Эшероль об этом решении, имевшем такое влияние на всю ее последующую судьбу. "Однажды я получаю записку от г-жи Мале, которая просит меня как можно скорее придти к ней, так как она имеет сообщить мне нечто очень важное. "Садитесь", сказала мне эта добрая женщина. "Вот вам бумага и перо: благодарите герцогиню Вюртембергскую, которая берет вас воспитательцицей к маленьким принцессам своим". — "Меня! Что вы говорите! Меня в воспитательницы молодых принцесс! Ведь я ничего не имею для того! Никогда я не осмелилась бы простирать свои притязания так далеко; я совершенно лишена всяких талантов". — "Они и не потребуются от вас; принцессы имеют наставников", — "Но ведь я недостаточно образована". — "Вы станете сами заниматься — принцессы еще очень юны и вы имеете перед собой много времени". — "Право, я не считаю себя довольно способной для этого". — "Но я вас лучше знаю", возразила снисходительная покровительницая моя, полная горячего участия и преданности ко мне. Она так убедительно уговаривала меня, представила мне в таком прекрасном свете герцогиню, что совершенно увлекла меня, и я связала себя словом прежде, чем успела зрело обдумать свое решение. Сама не помню, что я написала и как очутилась в своей комнате. Во всю ночь я но могла сомкнуть глаз.

Перед тем, как покинуть Париж, я сочла нужным отправиться поблагодарить баронессу Шуазёль за заступничество, оказанное ей мне в одном деле. Она приняла меня очень хорошо; но когда я объявила ей о своем отъезде и о причине его, она с удивлением посмотрела на меня и сказала громким голосом, показавшимся мне очень жестким: "Как, любезная кузина, вы собираетесь воспитывать принцесс? Да ведь вы сами вовсе не воспитаны!" Это замечание укололо меня в сердце; я нашла его неделикатным, грубым, оскорбительным; а в сущности оно было только справедливо. Когда передо мной предстали потом все обязанности моего нового положения, когда каждый день раскрывал мне всю их важность, каждый час требовал новых познаний и каждое мгновение своей доли предусмотрительности и самоотвержения, — когда я сознала вполне неизмеримую обширность этих обязанностей, я сама удивлялась легкомыслию, с каким взяла на себя такую трудную задачу и замечании баронессы Шуазёль оправдывалось в моих глазах; часто, очень часто, в тяжелые минуты испытания и уныния, неизбежные в этом положении, мне казалось, что я еще слышу, но уже слишком поздно, эти жестокие и справедливые слова: "Как, любезная кузина..."

10-го мая 1807 г., Александрина дез-Эшероль приехала совершенно одна в Людвигсбург (где вюртембергский двор обыкновенно проводил часть весны и лета), не зная ни слова по-немецки. Но с самого иачала она была принята герцогиней так приветно и ласково, что ее смущение и страх скоро исчезли. Она была поражена красотой, а еще более выражением необыкновенной доброты в лице герцогини. А маленькие принцессы, ее будущие воспитанницы, с первого взгляда пленили ее своим кротким видом и необычайной простотой одежды, что придавало им еще больше прелести. Вскоре она сильно привязалась к своим воспитанницам и с тех пор стала почитать себя счастливой. Здесь она состарелась и докончила свою жизнь любимая, глубокоуважаемая и окруженная нежными попечениями всей семьи герцога Вюртембергского, распространившей свое участие и на ее любимую племянницу, для которой первоначально и были написаны эти воспоминания.

Конец

Текст воспроизведен по изданию: Картина из истории французского террора (Une famille noble sous la Terreur. Alexandrine des Echerollee. Paris. Plon. 1879) // Исторический вестник. Томы 7-8, 1882.