* * *
В 1949 или1950 году мама случайно встретила Елену Марковну Коростылеву, двоюродную сестру Таты и папы, и та посоветовала ей восстановить отношения с Подольскими и позволить им видеться со мной. “Вы будете очень жалеть, если не сделаете этого”, - сказала Елена Марковна. Мама ответила, что должна все обдумать, и через некоторое время, не желая, чтобы “социум” осуждал ее, привела меня в Мажоров. Сама же в тот раз не зашла туда. Для мамы это был роковой шаг. Она недооценила его последствий. Полагаю, мама исключала даже самую мысль о том, что я могу “переметнуться” во “вражеский стан”. Она не учла, да и не могла учесть, очень многих обстоятельств: прежде всего того, что вскоре изменится время, а вместе с ним изменюсь и я. Кроме того, она была уверена, что Подольские ни при каких обстоятельствах не расскажут мне про суд. Мама не ошиблась: я узнала об этом не от них.
Я безмерно обрадовалась встрече с подругой Галкой, которая не отходила от меня ни на шаг и скрашивала мне существование “в стане врагов”. С Подольскими я держалась враждебно, вызывающе и жестоко, потому что знала: они стерпят от меня все. Подольские оставались мамиными, а значит, и моими врагами. Никаких авансов и подарков я не желала от них принимать, утверждая, что у меня есть все. Однако мой вид и одежда не ввели их в заблуждение. Они видели, что к ним пришел запущенный ребенок, неряшливо одетый и не слишком злоупотребляющий гигиеной. Через какое-то время, когда я, приходя в Мажоров, оставалась там ночевать (разумеется, с разрешения мамы), Тата мыла меня в моем детском цинковом корыте и стирала на ночь мое белье. Мало помалу отношения мамы с Подольскими налаживались, хотя и оставались натянутыми. Она приводила меня к ним, беседовала с бабушкой и дедушкой, а потом уводила с собой или оставляла ночевать. Для меня это была странная, иллюзорная жизнь. Я понимала, что Подольские всей душой любят меня, знала, что они – самые близкие родные отца, который был для меня всем на свете, и все-таки не могла простить им того, что они обидели мою маму. Но вот что странно: возвращаться домой, на Новослободскую, мне не хотелось. Во мне, против моей воли, зрело чувство, что мой настоящий дом здесь, в Мажоровом переулке, и если отец вернется, он придет только сюда. Тягостно было и другое: возвращаться из обычной московской квартиры в “воронью слободку” – контраст бил в глаза. Я словно впервые окидывала взглядом и запущенную, грязную квартиру с темным коридором, и убогую комнату с балкой на потолке, и продавленный узкий диван, на котором спала тетя Ксеня, и проходную Бутырской тюрьмы, смотрящую в наше окно.
Свободное копирование
