Без вести пропавшие - 3

 * * *

 Сейчас мне 65 лет. Я не чувствую возраста и, пожалуй, могла бы выкинуть что-нибудь подростковое, если бы не осознание того, что социум сочтет это дикостью, нелепостью, возможно, безумием. “Мои года – мое богатство”, но на страже этого богатства стоит социум. Он ограничивает мои возможности, отнимает у меня сладостное чувство беззаботности и свободы, заставляет соразмерять возраст с желаниями и стремлениями. Неприязненно присматриваясь к социуму, я знаю, что никогда уже не смогу выйти из того круга, который очертила вокруг меня прожитая мною жизнь и накопленный опыт. Пожалуй, мне еще перепадут крупицы какого-то опыта, но круг не расширится от этого: мне не удастся воспользоваться этим опытом в такой мере, чтобы раздвинуть круг.

 Н. ушла из Института туберкулеза в 55 лет. Сейчас ей 70. За это время она научилась иглоукалыванию, иридодиагностике, натуропатии, а главное – гомеопатии, которую постигает по сей день. Она была прекрасным анастезиологом-реаниматологом и терапевтом широкого профиля. Теперь она хороший гомеопат. Она – вдумчивый человек, но для гомеопатии, которая представляет собой не просто врачевание, а искусство врачевания, нужна интуиция. Интуиция, как секреция, вырабатывается годами, но со временем отдельные органы секреции прекращают свою работу. Интуиция - дар проникновения за пределы материального, или врожденное свойство, или приобретенное благодаря многолетнему профессиональному опыту. Займись я сейчас техническими науками, интуиция в этой сфере деятельности никогда не посетила бы меня. Как терапевт, Н. обладает безупречной интуицией. Н.- гомеопат задает больным бесконечные вопросы по списку, составленному ее греческим гуру, и прилагает чрезмерные усилия там, где необходимо внезапное прозрение, основанное на интуиции. Она самоотверженно помогает очень многим, потому что умеет сострадать и страстно хочет облегчить страдания. Но из магического круга, сформировавшегося за долгие годы работы в операционной, ей едва ли удастся выйти.

 У Н. поразительная способность исчезать из жизни друзей, когда у них все более или менее благополучно, но в любой экстремальной ситуации она появляется как deus ex machina, неизменно готовая жертвовать собой, чтобы помочь больному – все равно какому: молодому или старому, излечимому или безнадежному. Н. – маленькая, мужественная и скрытная. Я дружу с ней сорок лет и знаю о ней гораздо меньше, чем мне хотелось бы. Возможно, отчасти это моя вина, но мне кажется, что Н. любит окружать себя тайной, ибо ореол тайны намекает на значительность и интригует. Н. заблуждается: ей не нужны тайны. Она умный, значительный, на редкость добрый и неординарный человек.

 В 1970-х годах Н. послали в командировку в Гурьев, откуда она написала нам с Татой письмо, один из эпистолярных документов эпохи.

 “Здравствуйте, мои дорогие!

 Простите мне мое молчание. В моем совершенно беспросветном каторжном бытии (жизнью это не назовешь) меня утешает и защищает от здешних стрессов надежда на вашу всегдашнюю любовь и душевную заботу. В этом так нуждаешься, когда уезжаешь туда, где все такое чужое, никак с тобой не соприкасающееся.

 Место это удивительно унылое, негармоничное, сочетающее в себе бесконечно многое с полным отсутствием немногих очень важных вещей. Здесь много пустыни и ветра, казахских лиц и речи (а город русский), много всевозможного мяса и роскошной свежей речной рыбы (судака, сазана, осетра), много невежества и хамства (есть ли это слово по-казахски?), много сифилиса (судя по количеству проваленных носов), много страшной чахотки, совершенно неистребимой, непобедимой. А отсутствует тут совсем немногое: понятие о гостеприимстве, вежливость, уважение к труду и потребность в нем. Не говорю уже о полном отсутствии понятия о чистоте и гигиене. Грязны они феноменально.

 Живем мы с нашим хирургом Мих.Михом в грязной занюханной гостинице высшего разряда, в одноместных номерах за 4 р., попросту в душегубках.

 Представьте себе семиметровую комнату с балконом, забитым на зиму гвоздями наглухо, без вентиляции. Отапливается номер горячим воздухом, который с постоянным гулом поступает сюда через трубу (как у нас в метро и в магазинах между дверями). Когда мы приехали, еще не топили, в помещении было +7, я спала в свитере и шерстяных носках; теперь топят, в комнате +26, спасения нет. Прибавьте к этому невозможность лечь спать в 20-21 час по московскому времени (здесь 22-23 ч.) и подняться в 5 утра по-московски (здесь 7 ч. утра). В 8 ч. начинаем работать.

 Моя совиная натура никак не соглашается, бунтует, хотя в остальном я здорова, как корова.

 Облтуббольница, в которой нам сподобилось работать, находится в семи км от города, среди долины ровныя, вокруг ни деревца, ни кустика, одни верблюды плавают (издалека их не видно, одни горбатые силуэты). Возят нас туда и обратно на больничной машине, но: то забудут прислать утром машину, то ушлют ее вечером куда-нибудь, то закроют нашу одежду и отправят нас домой раздетыми, при этом никаких извинений, весело обсуждают эти события на своем спотыкающемся курлыкающем языке прямо при нас и не смущаются.

 Работы, которая, как известно, любит только дураков, у нас выше головы. Ишачим. Перевязки, обход оперированных, назначения, дневники (к этим больным уже никто из местных не подходит), консультации, ежедневные операции.

 Оперирует Мих.Мих. как пахарь или дровосек, тяжело, с хеканьем и бормотанием, вроде: “Ага, сейчас отчекрыжим, присобачим, пришпандорим, замотаем. Неля, раздуйся, отсоси, причухни” А? Не хуже казахов.

 Мих.Мих. давно уже оперирует очень неуверенно, а при осложнении опасно теряется и теряет больных.

 На второй операции такое и случилось, началась смертельная кровопотеря, Миша потерял голову, начал рвать, хватать все подряд, ему непременно хотелось выполнить намеченный план. Нет у него чувства опасности, крайней черты, у которой надо остановиться, поменять тактику по ходу операции. Здесь, к счастью, нашелся интерн (врач, после института отрабатывает седьмой год), который тут же отдал 450 гр. Своей крови и спас жизнь этого бандита (семилетний тюремный стаж за неоднократное групповое ограбление) и жизнь Мих.Миха. Потом пошло лучше. Теперь уже мы “нарубали”, по выражению Миши (простой вяземский мужик, даром, что 20 лет в клинике Богуша, доктор наук, - не обтесался) 20 больных. Пока не смертельно. Миша осмелел, начал замахиваться на большие операции, на пожилых, гипертоников, почечников. Приходится охлаждать горячую голову, потому как рентген - раз в неделю, функциональных исследований нет, анализы примитивные, лекарств нет, крови, плазмы нет, нет телефонной связи – какая уж тут большая хирургия.

 А самое главное – никому здесь не нужна наша работа, мы как бельмо на глазу.

 Единственная отрада в этой жизни – сестра-хозяйка хирургии Мунира Капаровна – старая казашка, существо светлое, деликатное, застенчиво-заботливое. Она нас кормит обедом. Благодаря ей мы перепробовали все национальные блюда, всякую рыбу. Общепит здесь кошмарный и, если бы не она, домой вернулись бы две тени. Поесть негде. Пьем чай утром в номере, вечером едим дыни или арбузы. Фрукт здесь дорогой, как в Москве – привозной. Вообще впечатление, что на этой земле ничего не родится, или уж они такие больно ленивые: в старом одноэтажном белом городе еще встречаются отдельные карагачи, да на набережной вдоль Урала старый парк, а в новостройках, среди унылых серых пятиэтажек только пыль да ветер. Ветер продувает город насквозь, а когда ветра нет, город окутывают химические пары (на одном конце химзавод, на другом – нефтезавод. Это здесь, недалеко от Гурьева, на Денгизском нефтепромысле 9 месяцев пылал пожар, который потушили американцы за 2 дня за 2 млн долларов).

 Ну вот, скоро кончается наша бессмысленная вахта, и я обниму вас от всего сердца и смогу сказать вам, что ни время, ни расстояние, ни разлука не в состоянии лишить меня чувства привязанности и любви к вам.

 Целую вас крепко. Неля”.

 Из таких писем мы хоть что-то узнавали о своей необъятной родине в Брежневские времена. Официальная информация была недостоверна, а от получения достоверной нас заботливо оберегали чиновники разных мастей и рангов. Примерно то же самое происходит и сейчас: показывая нам на экранах “фрагменты тел”, нас пытаются убедить в том, что это - вся правда. Логика проста, как мычание. Если не скрывают этого, значит, не скрывают ничего. Ложь! За кулисами остается все, что сеет смерть. Это тайна за семью печатями. Тот, кто пытается проникнуть в нее, погибает. Мы далеко не всегда знаем, что произошло, но никогда не узнаем, почему.